Я всегда считал одной из принципиальных добродетелей философа пресуппозицию ума. Эта добродетель требует, чтобы при столкновении с непонятным текстом философ первым делом предполагал, что это именно он как читатель виноват в своем непонимании, а не автор. Я еще ни разу не встречал философа, который не признался бы, что некоторые философские тексты для него или нее сложны и непонятны. И большинство моих знакомых философов достаточно добродетельны, чтобы не провозглашать Гегеля или Хайдеггера идиотами на том основании, что их тексты непонятны. В равной мере они, к счастью, отказываются и от квазисоциологических способов избавиться от своего непонимания, попыток объяснить несуразности в тексте Гегеля исключительно тем, что он был мелким буржуа, а в тексте Хайдеггера — тем, что он был нацистом. Большинство моих знакомых считают, что они просто еще не нашли правильный способ понимания, не нашли свой «золотой ключик» к тем или иным текстам. Таким образом, пресуппозиция ума требует поиска правильного способа прочтения текста, с помощью которого посыл автора мог бы быть эксплицирован. Критика текста должна исходить из того, насколько автор смог решить поставленные им задачи, а не из того, насколько легко текст может быть понят с помощью принятого в определенной традиции герменевтического инструментария.

Книгу Вадима Руднева «Против истины» [1.] невозможно читать так, как редакция «Финикового Компота» привыкла читать тексты, нужные ей для подготовки «Пролегомен» к каждому своему номеру. Эту книгу невозможно прочесть аналитически, то есть подробно разбирая каждое вводимое автором понятие, выискивая круги в определениях, противоречия в аргументации и возможные контрпримеры, тем самым проверяя теорию, предложенную автором, на полноту и консистентность. Автор книги сам признается, что он пишет, создавая «один целостный факт без места — эквивалент бессознательных ассоциативных цепочек, поток бессознательного» (с. 165). Неудивительно поэтому, что текст Руднева будет содержать множество несостыковок и непроясненных, вводимых «с лету» понятий: перед нами не просто поток сознания, а поток бессознательного, а оно, конечно же, амбивалентно и наполнено частичными образами из коллективного культурного опыта. Поэтому читателя не должны удивлять противоречия и туманные отсылки, например, к квантовой механике, к теореме Гёделя о неполноте и к Евангелиям: все это частичные объекты из бессознательного, которые беспрепятственно вливаются в текст.

Уже сейчас у вас может возникнуть опасение: а не слишком ли многого требует книга от своего потенциального читателя? Не потеряюсь ли я в столь интеллектуальном чтиве, которое разом ссылается и на священные тексты, и на психоаналитиков, и на математические теоремы, и на современные онтологические интерпретации физики элементарных частиц? Будьте спокойны. Поскольку автор создает «один целостный факт без места», все, что нужно знать, чтобы понять его текст, уже содержится внутри этого текста. Если бы у этого текста было какое-то место, то читателю сначала пришлось бы выявить систему координат, в которой этот факт можно описать. Но поскольку «Против истины» — это факт без места, он сам для себя задает все необходимые координаты. Все отсылки, которые делает автор в своей книге к Куайну, Кляйн, Гёделю или Менскому, не предполагают необходимости знакомства с работами последних. Скорее наоборот, такое знакомство только запутает читателя, поскольку в таком случае он постарается вписать текст Руднева во внешнюю систему координат. Для понимания книги «Против истины» нужно, напротив, с самого начала принять, что все отсылки в этом тексте есть результат интерпретации, которую автор осуществляет в своем потоке бессознательного, а значит, на страницах книги читатель встретит только «рудневского» Гёделя, «рудневского» Лакана и Евангелия «от Руднева». «Против истины» — это монада, у которой нет ни окон, ни дверей, и только из нее самой, а не из внешней системы координат, можно объяснить развитие ее внутреннего содержания, ведь место и время — всего лишь обстоятельства. В этом смысле методология работы Руднева с литературными источниками поразительно напоминает то, что делает в своих работах Жиль Делёз, заставляя Канта, Юма или Ницше существовать в тех контекстах и решать те проблемы, о которых они, вероятно, даже и не задумывались.

И я думаю, это поразительное сходство в методологии работы Руднева и Делёза надо считать путеводной нитью для правильного прочтения книги «Против истины». Как и текст Руднева, тексты Делёза не поддаются аналитическому чтению. Делёз также никогда не задается целью строгого определения понятий, и, пытаясь сложить целостность делёзовского текста непосредственно из его частей, читатель всегда оказывается ни с чем. Из отдельных понятий никогда не выстраивается последовательный аргумент. Скорее, прочтение текстов Делёза требует штурма целого на основании того настроения, которое задают части, усмотрения сути целого и возвращения к частям, чтобы последние получили свой смысл. Поэтому герменевтика текста Делёза требует экспликации невидимой онтологии, которая выстраивается им, и только на основании этой онтологии можно будет понять все частные, поверхностные аспекты текста. В этом смысле чтение текстов Делёза подобно разгадыванию загадок. Тебе говорят: «Висит груша, нельзя скушать». Чтобы понять подлинный, глубинный смысл этих слов, тебе нужно найти некий предмет, о котором прямо не говорится в тексте, но гипотеза, что в загадке говорится именно о нем, все ставит на свои места. Ты думаешь: «Лампочка!» — и все слова в загадке сразу обретают свой подлинный смысл. И я утверждаю, что именно так нужно поступать и с книгой Руднева «Против истины»: ее нужно разгадывать.

Я не уверен, что отгадка, которую я хочу предложить в данном рассуждении, является единственно возможной и верной. Вполне может быть, что другие отгадки позволили бы с большей эффективностью выстроить из текста Руднева некое смысловое единство. Если у кого-то хватит терпения прочесть книгу до конца и смелости предложить свою отгадку, я охотно с ним или с ней подискутирую. Вполне возможно, что я откажусь от своей интерпретации. Но покуда этого не произошло, я буду утверждать, что ключ к пониманию работы Вадима Руднева лежит в предположении, что за ее текстом скрывается онтология, включающая в себя следующие два уровня:

1) глубинный уровень вытесненного коллективного бессознательного;

2) поверхностный уровень «не вытесненного бессознательного <...>, которое обычно называют сознанием» (с. 39).

Большинство людей живет на втором, поверхностном уровне. Они отдают себе отчет в своих действиях, понимают разницу между собой и окружающими их людьми и объектами, они «нормальные». Это всего лишь люди сознательные, принимающие правила языковых игр, которые им навязывают социальные порядки, а потому все они живут в согласованном бреду. «Не вытесненное бессознательное господствует при согласованном бреде, то есть в “нормальной” коммуникативной реальности» (с. 39). Говорить с людьми, которые живут в этой реальности, можно только о том, о чем возможно говорить, а потому говорить с ними умному человеку и неинтересно в целом. Другое дело — люди глубинные, живущие в «море лакановского Реального, то есть акоммуникативного, асемиотического подлинного бреда» (с. 39). Вот с ними-то и интересно поговорить философу, ведь все они как раз говорят о том, о чем говорить невозможно. Эти люди — шизофреники, психотики, отказывающиеся принимать ту реальность, которую принимают все обычные, поверхностные люди, и то представление о самих себе, которое навязывает им общество. Они живут в полном единстве всего со всем, будучи способны превращаться в других существ, живя одновременно во всех возможных мирах, которые Руднев считает в равной мере действительными [2.].

Но, хотя философу и интересно поговорить с такими людьми, им, как правило, с философом говорить не особенно интересно. Они сами себе на уме и не от мира сего. Поэтому правильный философ должен жить в мире гипербессознательного. «Гипербессознательное» — авторский термин Руднева, и обозначает он совокупность вытесненного и не вытесненного бессознательного (с. 61). Жизнь в гипербессознательном означает возможность постоянно переключаться между логикой согласованного бреда и логикой бреда подлинного. «В обычной логике “сознательного” каждый терм уникален и сукцессивен, в симультанной логике бессознательного все равно всему и все равно бесконечности. <...> Мы живем на пересечении этих двух логик. Я являюсь одновременно уникальным существом по имени Вадим Руднев, который пишет эти строки, и любым элементом мироздания, и всем мирозданием в целом, и этих мирозданий бесконечное число» (с. 81).

Жить в гипербессознательном — значит иметь возможность одновременно и оставаться человеком, способным на адекватную коммуникацию, и проникать в глубинное бессознательное всеединство, когда никто к такой адекватной коммуникации не принуждает. Чтобы жить в гипербессознательном, по Рудневу, надо стать «гипершизофреником». «Чем гипершизофреник отличается от обыкновенного шизофреника? Просто он принимает атипичные мягкие нейролептики, которые усмиряют дофаминовую активность в его мозге, и он воспринимает мир не так, как воспринимают его шизофреники, а как homo normalis. Однако из своей практики я знаю, что гипершизофреник все же сильно сомневается в том, что эта нейролептическая картина мира соответствует подлинной реальности. <...> Он понимает, что это только пленка, а самое главное увидишь, если разорвешь эту пленку» (с. 63–64).

И именно люди, способные видеть это «самое главное», но не проваливаться в него навсегда, по Рудневу, и оказываются подлинными философами, задача которых состоит в том, чтобы объяснять «нормальным» людям, что их так называемая реальность есть лишь эпифеномен, возникающий на поверхности глубинного шизофренического бреда.

Но каким образом возникает этот эпифеномен? Как бессознательное разделяется на вытесненное и не вытесненное? Как в море бессознательного возникает его особая «сознательная» часть? Дело просто в том, считает Руднев, что некоторые люди не выдерживают жизни в подлинном бреду. Жить в нем — значит находиться в состоянии, где все «события совозможны друг другу и каждый индивид отражает всю тотальность мира» (с. 85). Такое существование Руднев уподобляет попытке смотреть все телевизионные каналы сразу, причем по каждому из них будут показаны радикально отличающиеся друг от друга события, случающиеся с одними и теми же участниками (с. 85). В результате телезритель оказывается в мире, где «Адам согрешил и или Адам не согрешил, Адам перешел Рубикон и или Адам не перешел Рубикон» (там же). Разумеется, «человек не может выжить в таком мире. Поэтому он в согласованном бреду придумывает иллюзии истины и сознания, надевает сам на себя шоры, чтобы не сойти с ума» (с. 86).

Итак, я наконец-то подбираюсь к тому, почему книга Вадима Руднева вообще была названа «Против истины». Экспликация смысла этого названия является ключевым моментом в моей попытке герменевтики текста Руднева. Истина и сознание возникают потому, что люди, страшащиеся пучины бессознательного, решают выделить в качестве реального только один из возможных действительных миров, а все остальные признают безумными фантазмами и бреднями сумасшедших. Так из бесконечного множества совозможных миров выделяется всего лишь один правильный, а остальные объявляются несовозможными ему. Если Адам согрешил, то не согрешить он не мог, а к Рубикону он точно никакого отношения уже не имел. Люди, испугавшиеся бессознательного состояния, собираются и как бы сообща, согласованно выбирают лишь один канал для постоянного просмотра, и отключают все остальные. Тем самым у них появляется и некое сознание, делающее их якобы тождественными себе личностями. Все соответствующее этому каналу они объявляют истинным, все противное ему — ложным: «Таким образом, истина и ложь суть лишь иллюзии согласованного бреда. Но для чего нам нужны эти иллюзии? Для поддержания ложной личности и иллюзии единства, то есть опять-таки из страха сойти с ума, перейти из сферы согласованного бреда в сферу бреда подлинного» (с. 35).

Ради чего Руднев стремится пошатнуть эти иллюзии? Если он выступает против истины, то за что он выступает? Честно говоря, при прочтении книги я нигде не смог найти намека на цели Руднева, кроме как в его словах о том, что «истина и сознание — это и есть оковы эдипизации» (с. 55), а его дело — это «снятие оков эдипизации» (с. 68). Чтобы прояснить эту цель Руднева, мне придется оставить на время его текст и обратиться к анализу онтологии, выстроенной в работе Делёза и Гваттари «Капитализм и шизофрения» [Делёз, Гваттари 2008; Делёз, Гваттари 2010] [3.], поскольку именно в ней впервые была поставлена цель деэдипизации. Здесь я представлю данную онтологию в самых общих чертах.

На глубинном, молекулярном уровне шизофрении желающее производство существует в режиме включающих дизъюнктивных синтезов, так что каждый из желающих субъектов одновременно успевает вращаться вокруг всех потоков, будучи и животным, и человеком, и машиной, и мужчиной, и женщиной сразу. На поверхностном, молярном уровне большие социальные порядки господства регистрируют потоки желающего шизофренического производства таким образом, что они принуждают субъекта вытеснить свои «неправильные», «ненормальные» желания и желать только так, как того хочет полное тело племени, деспота или капитала. В последнем случае образуется классический эдипов треугольник. А психоанализ, в свою очередь, провозглашает этот самый эдипов треугольник последним условием возможности любого желания вообще, тем самым запрещая мыслить желание, свободное от власти капитализма.

Поэтому психоанализ оказывается одним из главных агентов капиталистического общественного производства. Он провозглашает «истины», которые существуют только для того, чтобы закабалить шизофреника, заставить его не замечать своих подлинных желаний, идущих во все стороны сразу. «Истины» психоанализа превращают шизофреника в послушного представителя капиталистического общества, который не должен желать «ложным» образом — например желать представителей своего пола или открывать в себе транссексуальность. Все это должно объявляться неправильным, так как «по истине», которую провозглашает психоанализ, сексуальность всегда организуется моделью эдипова треугольника и никак иначе. Философы же должны уметь ускользать от больших общественных машин, становиться телом без органов и показывать другим, как это возможно.

Сходство онтологии, которую я разгадал за текстом Руднева, с онтологией Делёза и Гваттари поразительно. Молекулярный уровень желающего производства — вытесненное бессознательное, на нем ведет работу подлинная шизофрения. Молярный уровень — невытесненное бессознательное, на нем шизофрению прореживают, регистрируют, невротизируют. Невольно хочется задать вопрос: насколько оригинальной вообще является работа Руднева «Против истины»? Не представляет ли она собой завуалированный пересказ «Капитализма и шизофрении»?

Долгое время по прочтении этой книги я так и думал, но потом нашел ключевой пункт, в котором Руднев расходится с Делёзом и Гваттари. Согласно «Капитализму и шизофрении», субъекты, населяющие тело без органов, не имеют никакого единого Я — напротив, каждый субъект оказывается радикально множественным, дробясь до бесконечности. Тождественные себе Я возникают только на молярном уровне. У Руднева вытесненное бессознательное, наоборот, целиком погружено в некое единое, пусть и шизофреническое Я. А личности, живущие в пространстве согласованного бреда, — это множество осколков этого единого бессознательного Я, которые, дабы оградиться от шизофрении, царящей в этом Я, выбрали себе один из действительных возможных миров и признали его единственным. «Гипербессознательное — это подлинный внутренний мир, бесконечное множество внутренних миров, которые и есть Я» (с. 97). «Существует только Я, раздробленное на бесконечное множество действительных миров. Кроме Я больше ничего не существует» (с. 98–99). Таким образом, от спинозизма Делёза и Гваттари, считающих любое Я эпифеноменом, Руднев делает шаг в сторону «фихтеанства», провозглашая «самостность», «эгостность» глубинной бессознательной шизофрении. Так что у Руднева наши личные Я, конечно, эпифеноменальны, но существует одно подлинное, фундаментальное, всеединое гипер-Я. Тем не менее, должен отметить, что и здесь автор, кажется, не оригинален: подобный шаг уже был сделан в отечественной философии Фёдором Гиренком, который весьма сходным по сути образом в своем концепте Самости осуществляет «пристежку» делёзовского довербального и допонятийного плана имманенции к особому существу — грезящему человеку [Гиренок 2010] [4.]. Это сходство между онтологиями Гиренка и Руднева я мог бы объяснить тем, что они просто работают на одной кафедре [5.] и частые контакты между ними привели к некоторой интеллектуальной перекличке. Но пресуппозиция ума, о которой я говорил в начале своего рассуждения, не позволяет мне пойти на такую квазисоциологическую интерпретацию и заставляет меня искать чисто философские основания для построения той онтологии, которая угадывается в работе «Против истины».

Возможно, Руднев делает этот шаг, поскольку считает, что такая фихтеанско-гиренковская «эгологическая» онтология лучше выполняет конечные цели снятия оков эдипизации. В чем эти конечные цели заключаются? Сам Руднев их не прописывает. Допустим, он считает, что его читатели — люди умные и сами все понимают, так как читали «Капитализм и шизофрению». В таком случае за ответом на вопрос о том, зачем нужна деэдипизация, необходимо обратиться к Делёзу и Гваттари. «Капитализм и шизофрения» позволяет ответить на этот вопрос по крайней мере трояко. Во-первых, деэдипизация освободит нашу сексуальность от капиталистического принуждения и даст право на существование любым типам сексуальности. Во-вторых, оно освободит шизофреников от тех мучений, которым они подвергаются при применении к ним психоаналитической доктрины. В-третьих, оно подточит саму логику существования капиталистического общественного производства, которое основывается на захватывании желания с помощью модели викторианской семьи, которую это общество навязывает. Далеко не очевидно, почему для выполнения всех этих задач рудневская модель единого бессознательного Я подходит в большей степени, чем модель безличностного желающего производства Делёза и Гваттари. Если Руднев считал, что ему стоит только провозгласить свою эгологию как способ борьбы с Эдипом, и читатель сразу ясно и отчетливо узрит достоинства его онтологии перед онтологией «Капитализма и шизофрении», то он явно ошибался. Может быть, он считал онтологию Делёза и Гваттари несостоятельной и пытался исправить в ней какие-то ошибки — об этом нам остается только гадать.

Но не предлагает ли Руднев сам некую истину? Он борется с истиной, которую провозглашают здравый смысл, логика, психоанализ, но разве его онтология гипербессознательного не является способом сказать, что есть «по истине», «на самом деле»? Разве утверждение «истина — это только способ реализации власти» не претендует само на высказывание какой-то истины об игре истины и власти и тем самым на производство нового способа реализации власти? Эту парадоксальность любого скептического высказывания об истине автор «Против истины» почти не анализирует. Руднев только заявляет, что свою онтологию он выстраивает не ради поиска истины, а ради поиска правды. Различию между ними, представляющемуся ключевым, он уделяет две страницы своей книги (с. 66–67). В целом можно сказать, что правдой он считает как раз то самое глубинное состояние гипербессознательного, в котором возможно все, в отличие от истины, которая всегда противопоставлена какому-то неистинному, ложному варианту (с. 66). Но если мы говорим, что по правде возможно все, тогда как по истине — не все, мы все равно продолжаем исключать какую-то кривду, противоположную нашей правде: мы исключаем возможность того, что возможно не все. То есть правда тоже имеет скрытую силу исключения. «Правда полезная утопия — она невозможна, потому что мы ее не знаем. Истина — вредная утопия, потому что мы думаем, что мы ее знаем» (с. 67). Эту эзотерическую формулировку сам Руднев никак более не комментирует. Нерешенность парадокса высказывания, деконструирующего истину и при этом претендующего на высказывание какой-то истины (правды) о самой истине, по сути является серьезным теоретическим провалом автора «Против истины».

Единственный вариант решения данной проблемы я сам вижу в том, чтобы провозгласить, что истина может быть выражена в пропозициональной форме — в отличие от правды, которая всегда довербальна, что вполне укладывается в онтологию Руднева. Поэтому истина и может быть познаваема, а правда всегда остается где-то за пределами любого дискурса, даже если мы читаем отчеты гипершизофреников об их работе. Они нам только указывают на что-то невозможное в рамках бинарной логики сознания, скрывающееся превыше всех вербализируемых истин. Подчеркну, что хотя данный способ решения означенной проблемы и напрашивается сам собой, Руднев сам его не проговаривает, и это приводит к нерешенности важного парадокса внутри его системы. Также возникает вопрос, почему эта довербальность и непознаваемость бессознательной правды есть благо для нас, особенно если учесть, что Руднев сам пишет, что жить в подлинном бреду невыносимо и страшно.

Итак, цели работы «Против истины» не до конца ясны, а необходимость их достижения не обоснована. Руднев не показал, почему снятие оков эдипизации — задача, требующая своего выполнения. Даже если допустить, что здесь он основывается на Делёзе и Гваттари, ему следовало объяснить, как он интерпретирует «Капитализм и шизофрению», дабы не плодить лишних разночтений. Ведь мы помним, что Руднев создает «единый факт без места», а значит, все координаты для понимания своего текста он должен был расставить в нем самом. Далее, Руднев не пояснил, почему его онтология лучше справляется с задачами деэдипизации, чем онтология Делёза и Гваттари. И, наконец, он не объяснил, почему правда, утверждающая бесконечное множество действительных возможных миров в гипер-Я, для нас полезнее, чем истина, позволяющая нам спокойно жить в одном мире и разумно коммуницировать в нем. Руднев часто ссылается на Фуко как на автора, у которого он научился борьбе с истиной [6.] (с. 5–6, 34, 57, 202). Но цели Фуко всегда ясны: он выступает за возможность новых сексуальных практик, за пересмотр обращения с пациентами психбольниц, за публичное обсуждение работы тюрем и т.п. С какой целью Руднев объявляет войну воле к истине, так и остается неясным. Поэтому при прочтении книги возникает чувство, что автор ведет читателя на весьма опасную интеллектуальную бойню, которая в итоге не обернется для них обоих никакими серьезными завоеваниями.

Примечания:

[1.] Руднев В.П. Против Истины. Москва: Добросвет, 2017. Ссылки без указания источника в настоящей работе приводятся по этому изданию.

[2.] Руднев также утверждает, что «в современной философии примерно такой же точки зрения придерживается Дэвид Льюис» (с. 84). Однако по Льюису возможные миры, то есть миры, в которых мы не находимся, являются такими же реальными, как и мир действительный, то есть тот мир, в котором мы находимся. Для Льюиса сказать, что возможные миры действительны, значит допустить абсурдное утверждение: «миры, в которых мы не находимся, являются мирами, в которых мы находимся». Позиция Руднева же заключается в том, что все миры действительны, и мы находимся во всех них, то есть возможных миров по сути нет. Но это уже не «примерно» та же точка зрения, которой придерживается Дэвид Льюис.

[3.] Может показаться, что тут я отхожу от принципа, согласно которому текст Руднева замкнут на самом себе, предлагая для его понимания обратиться к другому тексту. Но, во-первых, на данный момент я уже изложил онтологию Руднева, обращаясь лишь к его собственному тексту, а «Капитализм и шизофрению» я здесь упоминаю только для того, чтобы сравнить уже реконструированную мной онтологию Руднева с другими онтологиями. А во-вторых, принцип понимания текста Руднева изнутри его самого был инспирирован тем, что анализ всех отсылок, встречающихся в книге «Против истины», только помешал бы реконструкции онтологии Руднева: этих отсылок безумно много, и отсылают они к самым разным интеллектуальным традициям. Что касается целей, которые ставит перед собой Руднев, о них он не говорит ничего, кроме своего утверждения о том, что он занят снятием оков эдипизации. Поэтому, чтобы понять цели Руднева, нам не остается ровным счетом ничего, кроме как воспользоваться этим замечанием в качестве единственной возможной путеводной нити.

[4.] Ср.: «Самость, будучи основанной на произволе и воображении, вовлекается в движение множественных потоков тел дословного как то, что не приурочено языком к дискретно выделенному телу, и никто не смеет сказать, что у него есть самость» [Гиренок 2010, 169]. И далее: «Поток, ток освобожденных грез через тела дословного создает в них притяжение к самости, образующей хрупкие структуры человеческого существования» [Там же, 170]. Конечно, бросается в глаза важное терминологическое расхождение Руднева и Гиренка: по Гиренку, Самость — это принципиально не Я, так как Я возникает только в языке из-за взаимодействия с Другим: «Я — это просто мировая дыра, поименованное другим несуществование» [Гиренок 2008, 26]. На дословном уровне Я нет, есть только Самость. Однако если учесть, что гипер-Я Руднева также не предполагает различия Я и Другого, а есть нечто надындивидуальное, проявляющееся во всех конкретных личностях, то возникает возможность считать это расхождение чисто терминологическим, но не содержательным. Конечно, задача полного сопоставления идей Гиренка и Руднева выходит за пределы данного рассуждения, но именно к такому сопоставлению я склоняюсь на основе прочтения книги Руднева и работы на семинарах по философской антропологии во время моей учебы на философском факультете МГУ имени М.В.Ломоносова.

[5.] На кафедре философской антропологии философского факультета МГУ имени М.В.Ломоносова.

[6.] Кстати, стоит отметить, что сам Фуко всегда отдавал себе отчет в том, что противостоять воле к истине можно, только производя контр-дискурс, то есть по-новому проводя границы между истиной и ложью. Поэтому такую значимость в лекционных курсах, которые Фуко читал в конце жизни, принимает вопрос об истинной речи, парресии (см., напр., [Фуко 2014]).

Библиография

1. Гиренок 2008 — Гиренок Ф. Удовольствие мыслить иначе. М.: Академический проект, 2008;

2. Гиренок 2010 — Гиренок Ф. Аутография языка и сознания. М.: МГИУ, 2010;

3. Делёз, Гваттари 2008 — Делёз Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория, 2008;

4. Делёз, Гваттари 2010 — Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато: Капитализм и шизофрения. Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010;

5. Фуко 2014 — Фуко М. Мужество истины. Управление собой и другими. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1983—1984 учебном году СПб.: Наука, 2014.