Интервью с Эммануэлем Файе, французским философом, профессором современной философии в университете Руана, автором книг «Philosophie et perfection de l’homme. De la Renaissance à Descartes», «Heidegger, l’introduction du nazisme dans la philosophie», «Arendt et Heidegger. Extermination nazie et destruction de la pensée». Вопросы задавал Александр Басов.

Александр Басов:  В октябре 2016 года начато издание «Чёрных тетрадей» Мартина Хайдеггера на русском языке. Уже в первую неделю раскуплено более половины тиража. Почему это издание так важно? Что «Чёрные тетради» изменили в толковании Мартина Хайдеггера? Что мы стали лучше понимать в его личности и в его философии?
Эммануэль Файе:  Прежде всего, мне хотелось бы поблагодарить Вас, Александр, за эту беседу. Так мы можем продолжить философскую дискуссию, начавшуюся 22 октября 2015 г. в МГУ в ходе семинара на тему «Хайдеггер, Чёрные тетради и Россия». На сегодняшний день обмен идеями между российскими и французскими философами пока ещё не представляется достаточным. И в нашей беседе я вижу возможность лучше узнать друг друга.

Что касается вашего первого вопроса, важность «Чёрных тетрадей» обусловлена двумя причинами: их содержанием и принятым Хайдеггером решением опубликовать их как завершение полного собрания своих сочинений (Gesamtausgabe, или GA) в 102 томах. Следует соблюдать осторожность при использовании этих записей. Ввиду отсутствия критического аппарата издания, обращают на себя внимание любопытные несоответствия: так, посреди «Размышлений» 1935–1938 гг. обнаруживается пространная цитата из книги Х. Арендт «Рахель Фарнхаген», опубликованной только в 1959 г. (см. GA 95, p.265).

Во-первых, по поводу содержания «Чёрных тетрадей»: с выходом в свет первых четырёх томов (GA, 94–97) мы располагаем охватывающими период с 1931 г. по 1948 г. заметками объёмом около 1800 страниц. Перед нами не столько «Дневник мысли» наподобие того, что оставила Ханна Арендт, а «Размышления» (Überlegungen) и «Заметки» (Anmerkungen), тщательно переписанные рукой Хайдеггера.

«Чёрные тетради» приобрели всемирную известность после того, как в марте 2014 г. их издатель, Петер Травни, опубликовал небольшую книгу, подтверждающую наличие ярого антисемитизма у Хайдеггера, вытекающего со всей очевидностью из записок 1938–42 гг. В феврале того же года — то есть за месяц до выхода в свет книги Травни, мною была издана работа международного авторского коллектива, в заключении к которой я впервые прокомментировал утверждение Хайдеггера о «миролишённости иудаизма» (GA 95, p.97) [1.]. По Хайдеггеру, то, что лишено мира, не является по сути человеческим.

Выдержанное в антисемитском духе «расчеловечивание» сопровождается крайним восхвалением «немецкого начала». Так, например, Хайдеггер пишет, что «только немец способен изначально по-новому воспеть и свершить бытие» (GA 94, p.27). Самое худшее предстоит узнать из заметок, относящихся к осени 1941 г., когда на Восточном фронте творились бесчинства в отношении славянского населения, а еврейское население подвергалось истреблению, главным образом — на Украине, где его сын, Герман Хайдеггер, воевал тогда в унтер-офи­церском звании. Как пишет Хайдеггер, «высочайшее политическое действие состоит в вовлечении врага» в «процесс самоистребления» (GA 96, p.260). Упомянем также пиетет Хайдеггера по отношению к так называемому «величию национал-социализма», понимаемому как «варварский принцип» (GA 94, p.194), и выдвижение идеи, к которой я вернусь ниже, «духовного национал-социализма» (GA 94, p.135–136), противопоставляемого им «вульгарному национал-социализму» (GA 94, p.142), а также прискорбное, по его мнению, перерождение национал-социализма в «рационал-социализм» (GA 96, p.195).

Во-вторых, что касается решения опубликовать «Чёрные тетради» в конце полного собрания своих сочинений: после 1945 г. стратегия Хайдеггера заключалась в том, чтобы вначале издать смягчённые и переписанные тексты лекционных курсов о Ницше 30-х гг. и, как это было показано Сидони Келлерер, лекции 1938 г. «Эпоха образов мира». При этом он задумал осуществить издание первоначальной версии своих лекций в «Полном собрании сочинений» после собственной смерти, а предусмотренная им самим публикация «Чёрных тетрадей» выявила его желание сделать публичным достоянием самые мрачные и злобные стороны его мысли, может быть, потому что он считал, что ход истории принесёт оправдание национал-социализма.

АБ:  На упомянутой Вами конференции были представлены две фундаментально противостоящие интерпретации значения нацизма для философии Хайдеггера: одни (С. Келлерер и Р. Волин) утверждали, что нацизм является внутренним для философского проекта Хайдег­гера; другие же (Е.В. Фалёв) — что он является лишь внешним. Как Вам кажется, может ли это противостояние быть разрешено соответствующими фактами или цитатами, или же речь идёт о различных базовых интуициях исследователей?
ЭФ:  По прочтению опубликованных за последние пятнадцать лет текстов лекционных курсов, семинаров, писем и тетрадей Хайдеггера мне было бы трудно представить себе, что возможно какое-либо интерпретационное противостояние в этом вопросе. Налицо тексты, показывающие, что национал-социализм занимает центральное положение в Хайдеггеровской мысли. Приведу лишь три примера среди нескольких десятков других.

1. Зимой 1933–1934 гг. в ходе посвящённого Гитлеру семинара, о котором я рассказал в своей книге, изданной в 2005 г. под названием «Хайдеггер, введение нацизма в философию» (Heidegger, l’introduction du nazisme dans la philosophie), Хайдеггер использует онтологическое различие между бытием и сущим при рассмотрении связи между народом, сущим и гитлеровским государством, или Führerstaat, бытием. Можно, следовательно, утверждать, что Хайдеггерова онтология и гитлеризм образуют единое целое в этом сочинении, автор которого показывает, как воля фюрера проникает в душу и бытие народа, дабы вызвать в нём «жертвенность и покорность».

2. В своём споре с Кассирером в Давосе в 1929 г. Хайдеггер утверждает, что «задача философии состоит не в том, чтобы предложить некое видение мира, скорее, видение мира есть условие философствования». Четыре года спустя, на этот раз не в политическом выступлении, а именно в лекции «О сущности истины», становится понятным, о каком видении мира думает Хайдеггер. Он на самом деле возносит пламенную хвалу историческому значению «национал-социалистического видения мира», в котором усматривает «всемирный проект», предполагающий «полную трансформацию» «европейского мира» под властью германского народа.

3. В «Чёрных тетрадях» Хайдеггер возвращается к тому, что связывает философию с национал-социализмом, утверждая, что последнему следует не «подчиняться философии», понимаемой как принцип, а напротив, «содействовать занятию новой основополагающей позиции по отношению к бытию». Для этого надо, пишет он, чтобы национал-социализм был «способен освободить и подготовить изначальную истину» (GA 94, p.196). Как можно заметить, автор «Чёрных тетрадей» возвращается к двум ключевым понятиям своей мысли — «бытие» и «истина», чтобы возвести национал-социализм в принцип доступа к «изначальной истине» и новому постижению «бытия»! Тем самым Хайдеггер помещает нацизм в самое сердце своей мысли.

АБ:  В 2008 году в переводе на русский язык вышла книга Франсуа Федье «Хайдеггер: анатомия скандала», которую с интересом прочли в России. В ней Федье приводит множество свидетельств в пользу невиновности Хайдеггера. Не устарела ли она после выхода «Чёрных тетрадей»?
ЭФ:  Эта работа ни разу не переиздавалась во Франции в карманном формате, как это обычно бывает со всеми значимыми книгами, не переводилась она ни на немецкий, ни на английский языки и никогда не упоминалась в качестве серьёзной ссылки в международных дискуссиях на тему связи Хайдеггера с национал-социализмом. Своим сочинением Франсуа Федье намеревался ослабить эффект, который произвела книга Виктора Фариаса «Хайдеггер и нацизм» (Victor Farias, Heidegger et le nazisme. Paris, Verdier, 1987). Фариас, вслед за изданным за счёт автора сборником Гвидо Шнеебергера (Guido Schneeberger, Nachlese zur Heidegger, Bern, 1962), приводит, одновременно с историком Хуго Оттом (Hugo Ott), значительное количество новых сведений и текстов, касающихся причастности Хайдеггера к нацизму. Мне приходилось когда-то читать эту работу Федье, но я нашёл там, за малым, лишь некоторое количество небылиц. Единственное, в чём я могу с ним согласиться, так это в том, что французское издание книги Фариаса вышло в плохом переводе. Именно по этой причине я всегда ссылаюсь на немецкое издание работы Фариаса с предисловием Юргена Хабермаса (Heidegger und der Nationalsozialismus, Francfurt, Fischer, 1989), к тому же более полное, чем французское.

Не считая уместным высказать сейчас критический комментарий по поводу книги Федье, я ограничусь тем, что приведу два примера его стратегии защиты.

1. В попытке защититься от того факта, что в 1960 г. Хайдеггер продолжает поддерживать дружеские отношения с главным теоретиком нацистской «расовой гигиены» Ойгеном Фишером, Федье утверждает, что на тот момент Хайдеггер не мог знать, в какой степени Ойген Фишер был скомпрометирован. По его мнению, это стало известно лишь после выхода в свет в 1984 г. книги Бенно Мюллер-Хилла «Смертельная наука». На самом деле, Федье обходит молчанием широко распространённые и весьма недвусмысленные труды, опубликованные Фишером во времена Третьего Рейха, как, например, датируемый 1933 г. очерк Der völkische Staat, biologisch gesehen, а также Das antike Weltjudentum — работу, написанную в соавторстве с нацистским богословом Герхардтом Киттелем и опубликованную в 1943 г. в серии под названием «Исследования по еврейскому вопросу» под редакцией Вальтера Франка. Кроме того, мы можем опираться на изданный в 1946 г. труд Макса Вайнрайха «Учителя Гитлера. Роль науки в преступлениях Германии против еврейского народа», где часто идёт речь об Ойгене Фишере, и по поводу которого в том же году Ханна Арендт опубликовала рецензию под заголовком «Образ ада». Так, например, Вайнрайх приводит датируемую 1943 г. статью Фишера, где Фишер утверждает, что «мировое еврейство существует с древнейших времён», но оно было «подавлено, когда германцы <...> установили свою империю (Reich)».

2. Из третьей части книги Фариаса мы узнаём, что после смещения с ректорства Хайдеггер отнюдь не отказывался от занятия какой-либо должности. Так, он принял участие в Комиссии по философии права Академии германского права, основателем и главой которой был Ганс Франк — главный виновник нацификации права в Германии. Однако, как утверждает Федье (стр.141), «участие  Хайдеггера ограничивалось тем, что его назначение рассматривалось в министерстве», что не соответствует истине. Хайдеггер согласился войти в эту комиссию и действительно принимал участие в заседаниях этой Академии, в частности, рядом с Альфредом Розенбергом и Юлиусом Штрейхером, главным редактором антисемитской газеты «Штурмовик» (Der Stürmer). Бывший студент Хайдеггера, Карл Лёвит, сказал ему в Риме в 1936 г., что не понимает, «каким образом он мог сесть за один стол (в Академии германского права) с такой личностью, как Ю. Штрейхер». Стоит прочитать пространный и путаный ответ, данный Хайдеггером после некоторого раздумья! Свидетельство Лёвита было впервые опубликовано в 1986 г. (Mein Leben in Deutschland vor und nach 1933, Stuttgart, Metzler, 1986, p. 57–58). Весьма вероятно, что Федье знал об этом свидетельстве. Но он ни словом не упомянул о нём в своей книге. А правда в том, что Хайдеггер никогда не покидал рядов этой Академии, подготовившей правовую основу и придавшей юридическую силу Нюрнбергским расовым законам, как это подчеркнул Макс Вайнрайх. И она действовала до 1942 г.

Если книга Федье выходила в России, то труд Виктора Фариаса, в ответ на который она была написана, так до сих пор и не переведён на русский.

Федье утверждает, что Хайдеггер не был ни расистом, ни антисемитом, что явно противоречит целому ряду текстов, которые уже были известны до выхода в свет работы Федье в 1988 году, не говоря уже о недавно опубликованных «Чёрных тетрадях». К этому я могу добавить, что вам повезло, что этот автор француз, а не русский, иначе у вас не было бы возможности прочесть первый выпуск «Тетрадей» в русском переводе. Дело в том, что во Франции Федье выступает не только как автор; он также играет роль некоего цензора. Будучи представителем немецких правопреемников (сына Хайдеггера — Германа) во Франции, он приостанавливает всякое свободное издание неугодных сочинений. Вот почему два семинара, о которых я рассказывал в 2005 г., существуют сейчас в переводе на итальянский и на английский языки, но не на французский, и мы по-прежнему не знаем, когда будет опубликован перевод «Чёрных тетрадей». Чтобы увидеть, как действует готовый на всё, чтобы защитить Хайдеггера, Федье, а также Бофре (Beaufret), чьи антисемитские и негационистские взгляды подтверждены документально, нужно обратиться к свидетельствам Николь Парфе (Nicole Parfait) и Жака Деррида в книге Доминика Жанико «Хайдеггер во Франции»[2.].

АБ:  Как всё же нужно характеризовать политические и политико-философские взгляды Мартина Хайдеггера? Антисемитизм: бытовой, политический, философский? Национализм? Расизм?
ЭФ:  Именно во втором из двух описанных мною в 2005 г. семинаров, который называется «Гегель о государстве», Хайдеггер разъясняет свою концепцию политического. При этом он ориентируется на шмиттовское понятие политического. Действительно, Карл Шмитт выслал ему последний сильно переработанный вариант своего труда «Понятие политического», выпущенный в 1933 г. издательством Hanseatische Verlagstanstalt нацистской направленности. 22 августа того же года Хайдеггер обратился к нему за помощью с целью восстановления своего влияния на юридическом факультете Фрейбургского университета. Как известно, Шмитт утверждал, что отношение друг/враг составляет понятие политического. Хайдеггер же говорит, что именно историческое «самоутверждение» (Selbstbehauptung) народа составляет политическое, а различие друг/враг есть лишь производное. Так, в семинаре 1935 г. на тему «Гегель и государство» он повторяет выражение, уже использованное им в заглавии его ректорской речи, «Самоутверждение германского университета».
Для Хайдеггера цель состоит не столько в критике Шмитта, сколько в том, чтобы повысить статус «философа», признавая именно за ним, а не за «юристом», первенство в определении понятия политического. В этой связи Хайдеггер в период своего ректорства ещё более радикально применяет на практике и тематизирует в своём курсе отношение к врагу. В качестве ректора он подписывает и приводит в исполнение циркуляр, согласно которому «студенты, являющиеся евреями или марксистами», не получат стипендий «больше никогда». Отныне стипендии будут предоставляться в первую очередь студентам, состоящим «в СА и СС» (Freiburger Studentenzeitung, 3 nov. 1933, p.6). В упомянутом ранее лекционном курсе «О сущности истины» Хайдеггер повелевает своим слушателям во избежание того, «чтобы Dasein не одурел», распознавать «врага, затаившегося в самом корне народа», чтобы подготовить в долгосрочной перспективе его полное уничтожение (völligen Vertichtung) (GA 36–37, p.90–91). Это утверждение нацелено на политических противников национал-социализма, а также на ассимилированных немецких евреев. У Хайдеггера антисемитизм приобретает смертоносный характер, весьма далёкий от культурной в обычном понимании критики иудаизма.

Уточню также, что дифференциация этносов у Хайдеггера направлена не только против евреев, но и, например, против славян. Вот что он пишет в посвящённом Гитлеру семинаре под названием «О понятии и сущности природы, истории и государства», о котором я рассказал в 2005 г.: «Для какого-нибудь славянского народа природа нашего немецкого пространства наверняка предстанет иной, чем для нас; для семитского кочевника она, возможно, не предстанет никогда». Подобная эссенциализация в духе völkisch [3.] жизненного пространства немецкого народа послужит оправданием для политики колонизации территорий к востоку от Третьего Рейха.

Вы можете убедиться, насколько морально устаревшими выглядят прежние аргументы в защиту Хайдеггера, выдвинутые Федье или фон Германом, для которого тот не был ни антисемитом, ни нацистом. В действительности со времени выхода в свет первых «Чёрных тетрадей» появилась новая линия защиты. Представителем этой новейшей апологетики является, в частности, Петер Травни. Он, в отличие от Федье, допускает, что Хайдеггер был антисемитом, говоря об «антисемитизме, вписанном в историю бытия» (Seinsgeschichtliche Antisemitismus). В то же время он пытается отделить этот антисемитизм от хайдеггеровского нацизма. По его утверждению, с конца 1930-х годов Хайдеггер видел в национал-социалистах и евреях противоположные проявления всемирного «махинаторства» (Machenschaft). Травни старается минимизировать значение Хайдеггерова призыва к тотальному истреблению внутреннего врага. При этом он не желает замечать, что Хайдеггер критиковал национал-социалистов за не вполне радикальную с точки зрения последнего позицию: он упрекает их за излишнее бюргерство, за недостаточное «варварство» и т.п. Но уже в 1953 г., вскоре после отмены запрета на занятие преподавательской деятельностью, Хайдеггер в своём «Введении в метафизику» вновь возносит хвалу «внутренней правде и величию национал-социалистического движения». Но при этом у него не встретишь ни одного позитивного высказывания о том, что он называл «всемирным еврейством». Это свидетельствует об отсутствии в его рассуждениях какой-либо симметрии между евреями и нацистами.
Вы спрашивали, можно ли назвать политическую мысль Хайдеггера скорее националистической или расистской. Мы можем считать, что в его случае обе характеристики неразрывно связаны. Воспетой им в 1916 г. «немецкой расе» (deutsche Rasse) вторит «немецкая сущность» (deutsche Wesen), о которой он пишет в «Чёрных тетрадях».

АБ:  Как Вы оцениваете влияние П. Бурдье на хайдеггероведение?
ЭФ:  Впервые вышедшая в свет в 1975 г. «Политическая онтология Мартина Хайдеггера» Пьера Бурдье представляет собой значимый труд. Его значимость проистекает из заложенного в самом названии тезиса. Вспоминается, как в 2002 г. в Лионском университете, когда я впервые выступил с критическим сообщением по Хайдеггеру, Пьер Обанк (Pierre Aubenque), специалист по Аристотелю хайдеггеровского толка, утверждал, возражая Бурдье, что онтология вообще и Хайдеггерова онтология в частности — это, «как математика», не может быть политизирована. Тезисы Хайдеггера о бытии и государстве, о которых я рассказывал в 2005 г., бесспорно показывают правоту Бурдье, а не Обанка.

Книга Бурдье представляет также интерес своим анализом взаимосвязи политического поля и поля философии. Привлекая многочисленные источники и целый ряд сопутствующих текстов, он чётко показывает, как постулаты теоретиков «консервативной революции», на которых недвусмысленно ссылался Хайдеггер, — ­таких как Освальд Шпенглер с его «Закатом Европы» (1918 г.) или Эрнст Юнгер с его «Рабочим» (1932 г.) — оказались под пером автора «Введения в метафизику» (1935 г., опубликовано только в 1953 г.) преобразованными в онтологические и экзистенциальные детерминации. Логика философского поля, как писал Бурдье, «в действительности становится во главе процесса трансмутации настроения völkisch в экзистенциальную философию».

Должен, тем не менее, высказать две существенных оговорки. Прежде всего, Бурдье ни разу не говорит о том, что первым, кто ещё более чем десятилетием ранее показал, что Хайдеггер придерживался позиций «консервативной революции», был не кто иной, как Жан-Пьер Фай в своей работе «Хайдеггер и “Революция”» (Médiations, automne 1961, p.151–159). На самом деле Бурдье лишь повторяет и по-своему развивает этот тезис. Напоминаю об этом не только с целью оспорить первородство тезиса Бурдье, но и, прежде всего, чтобы высказать своё сожаление по поводу того факта, что Бурдье, не заметивший этой статьи Фая, обходит молчанием тезис последнего, высказанный им в столь ценимом — в частности, Фуко — эссе «Тоталитарные речи» (Hermann, 1972), в котором течения «консервативной революции» рассматриваются исходя из фигуры «подковы политических партий» и интерференции крайних сегментов политического поля. Его анализ тоталитарного дискурса отличается большей чёткостью и обоснованностью, чем предложенная в 1950 г. Армином Молером классификация, содержавшая идеологическую подоплёку: восстановление метаполитической культуры для европейских крайне правых. Говоря о «консервативной революции», Бурдье опирается в большей степени на Армина Молера, чем на Жана-Пьера Фая, что приводит его к слишком резкому, в духе первого, разграничению «консервативной революции» и национал-социализма. В этом, несомненно, заключается главная причина, по которой Бурдье воздерживается от рассмотрения взаимоотношений между мыслью Хайдеггера, нацизмом и гитлеризмом. А ведь Хайдеггер был современником не только Шпенглера и Юнгера, но и Гитлера. И, вопреки утверждениям Ханны Арендт, нам теперь известно, что он весьма рано прочитал и высоко оценил «Майн Кампф».

Моя вторая оговорка касается эпистемологических предпосылок у Бурдье. Как социолог, Бурдье предполагает прибегнуть в случае с Хайдеггером к критическому анализу логики того, что он называет «философским полем» вместе с тем, что может в нём рассматриваться как предосудительное, внутренне оправданное и т.п. Его критика небезосновательна. В то же время он не делает различия между социологической критикой академического поля преподавателей философии и тем, что конституирует философскую мысль в её основах и в её озабоченности истиной. У таких главных фигур философии, как, например, Сократ или Монтень, интеллектуальная и человеческая ценность не есть производная от их включённости в некое академическое поле. В этом — одна из причин того, почему я, в отличие от Бурдье, отказываюсь объединять в единое целое «философское поле» и философию. Как я не раз давал понять самим заголовком моей книги 2005 г., уточнив, что даже если Хайдеггер и попытался ввести в поле философии не только «консервативную революцию», но и национал-социалистическое видение мира, я воздерживаюсь рассуждать по этому поводу о какой-то «нацистской философии». Когда автор «Символа веры по отношению к Адольфу Гитлеру» присваивает такие важные слова философского языка, как «бытие» и «истина», я не думаю, что это учение с его проповедью расизма и истребления людей заслуживает того, чтобы считаться равновеликим философии Платона или Канта.

АБ:  Знаете ли Вы о хайдеггероведческой работе В. Бибихина, и если да, то что думаете о ней?
ЭФ:  Переводов трудов Бибихина пока ещё слишком мало, чтобы я мог составить точное представление о его мысли. Я упомянул имя этого философа на одной пресс-конференции в Москве [4.] в связи с отрывком из книги Александра Дугина, в которой последний подверг резкой критике его переводы Хайдеггера, охарактеризованные им как полный нонсенс [5.]. Я не знаю, как моё выступление было переведено на русский, но один журналист из Горький Медиа понял его так, будто я сам раскритиковал перевод Бибихина, тогда как моё замечание касалось французских переводчиков, слишком часто приукрашивающих мысль Хайдеггера [6.].

АБ:  Какой Россия/СССР представлен(а) в Чёрных тетрадях?
ЭФ:  «Чёрные тетради» не привносят ничего нового в вопрос об отношении Хайдеггера к России, но подтверждают то, что уже можно было прочесть в томе, озаглавленном «История бытия» (GA 69). Прежде всего, следует напомнить, что ещё в 1935 г. в своём «Введении в метафизику» Хайдеггер был одинаково критичен как к Америке, так и к России, видя в них «то же зловещее неистовство распоясавшейся техники и лишённой корней организации стандартизированного человека». Речь автора «Чёрных тетрадей» начинает меняться именно с подписанием пакта Молотова — Риббентропа, который Хайдеггер расхваливал Гадамеру. Проводя различие между Россией и большевизмом, подаваемым им как пришедший с Запада и по существу нерусский феномен, Хайдеггер проводит своего рода мифологизацию немецкого и русского народов. В своей «Истории бытия» он утверждает, что «история мира предназначена посредничеству немцев», в то время как «история земли будущего предназначена сущности русского, ещё не освободившейся для самой себя» (GA 69, p.108). Александр Дугин, например, придаёт большое значение этим фантасмагориям в своей книге «Философия другого начала» [7.]. Вообще-то, для высказываний Хайдеггера на эту тему характерна известная амбивалентность: от утверждения взаимодополняемости он переходит к признанию сущностного антагонизма между Германией и Россией. Так, в «Чёрных тетрадях» он напоминает о поставленном ещё Ницше вопросе «великого смешения рас» — славянской и немецкой, которому он противопоставляет борьбу «немецкой сущности» за её сохранение (GA 95, p.402).

Как бы то ни было, в «Чёрных тетрадях», относящихся к концу 30-х гг., не раз встречается сформулированное в «Истории бытия» различие между большевизмом и русским началом (см., например, GA 96, p.47, 109, 139, etc.). Кстати, Хайдеггер отмечает, что начало его «размышления о русскости» относится к 1908–1909 гг. (GA 96, p.148). Можно предположить, что этот интерес связан с выходом в свет «Политических сочинений» Достоевского, изданных на немецком языке Артуром Мёллером ван ден Бруком в 1907 г. В том же томе «Чёрных тетрадей» Хайдеггер упоминает русского писателя в связи со словами одного из героев «Бесов»: «А у кого нет народа, у того нет и Бога!» (GA 96, p.123), которые, похоже, послужили укреплению его концепции религиозности в духе völkisch.

Тем не менее не стоит поддаваться соблазну разглядеть в «Чёрных тетрадях» свидетельство какой-то особенной открытости Хайдеггера по отношению к России. Его высокая оценка русского начала ненадолго пережила германо-советский пакт. К моменту поражения Третьего рейха он снова, как и в 1935 г., одинаково шельмует и Америку, и Россию (см. GA 97, p.51, 143, 150, 220, 249, 445). На самом деле для него важна лишь его собственная завышенная оценка «немецкой сущности».

АБ:  Насколько глубоко Мартин Хайдеггер разбирался в иудаизме? Есть ли свидетельства того, что он занимался какими-то специальными штудиями по истории и культуре еврейства?
ЭФ:  Даже если Хайдеггер и упоминает мимоходом «еврейских пророков» в своих «Чёрных тетрадях» (GA 97, p.159), из этого не следует, что в своих писаниях он демонстрирует серьёзные познания в еврейской мысли и культуре. В противном случае он не прибег бы, как он сделал это в своей «Переписке» и «Чёрных тетрадях», к самым вульгарным антисемитским стереотипам, достойным какого-нибудь Юлиуса Штрейхера, издававшего антисемитскую газету «Штурмовик», по поводу так называемого «мирового еврейства» с его расчётливостью и «махинаторством».

Что же касается отношений Хайдеггера с иудаизмом, то французская толковательница его текстов Марлен Зарадер сочла возможным говорить в этой связи о «Безотчётном долге» — таково и название её книги, опубликованной в 1990 г. и переизданной в 2013 г., т.е. за год до выхода в свет «Чёрных тетрадей». Опираясь на классический труд Гершома Шолема «Основные течения в еврейской мистике», она задаёт следующий вопрос: могла ли тема Бога, «удалившегося в глубины собственного ничто», разработанная в Лурианской каббале с её понятием цимцум, подсказать Хайдеггеру мотив самоудаления бытия? Но, не найдя указаний на то, каким образом знание Каббалы передалось Хайдеггеру, она высказала предположение, что он мог найти её отзвуки в работах Шеллинга.

Между тем два итальянских историка — Фурио Ези и Джанлука Нези пошли в другом направлении. В своей книге «Культура правых» (Cultura di Destre, 1993) Ези изучает возникновение в начале 40-х годов от Бухареста до Берлина некой религии смерти, в которой «ритуал» истребления евреев рассматривался как их принесение в жертву ради основания нового рейха. И если Ези интересовался главным образом текстами Мирча Элиаде, то Нези в своей работе «Найди себя во мраке» (Cercarsi nel buio, 2015) прослеживает эту мысль в курсе лекций о Гераклите, прочитанном Хайдеггером в 1943 г. В более широком смысле эти авторы отмечают в эзотерическом нацизме стремление к созданию некой «анти-каббалы». Присутствует ли нечто в этом роде в поднятой Хайдеггером теме самоудаления бытия? Такой поворот нуждается в исследовании.

АБ:  В России есть по крайней мере один пример использования терминологии Хайдеггера для оправдания националистических и правых взглядов. Это творчество Александра Дугина, согласно которому философствование Хайдеггера, основывающееся, как считает Дугин, на переживании священного опыта Традиции (в смысле Р. Генона), уничтожило европейскую метафизику, и поэтому именно в осмыслении этого уничтожающего жеста лежит возможность новой метафизики и новой политики. В итоге получается что-то вроде православного огеноненного Хайдеггера. Что Вы думаете об этом?
ЭФ:  Действительно ли Рене Генон занимает важнейшее место в том, что нам известно о пути, проделанном Александром Дугиным? И не укладывается ли этот путь в рамки простого национализма? Как показала в своих исследованиях о нём Марлен Ларюэль, в начале своего пути Дугин в известной степени черпал вдохновение в немецком национал-социализме. Это становится заметным в начале 90-х годов, когда он с похвалой отзывается о войсках СС и особенно об обществе Аненербе («Наследие предков») с его создателями Генрихом Гиммлером и Германом Виртом. По его мнению, они представляли собой «интеллектуальный оазис в национал-­социалистическом режиме» (А. Дугин, «Консервативная революция»). Дугин также положительно высказывается о Рейнгарде Гейдрихе, руководителе СД и главном организаторе уничтожения европейских евреев, в котором он видит «убеждённого евразийца» [8.].

Затем в поисках источников вдохновения Дугин обратился к Юлиусу Эволе и Рене Генону, но смог ли он в достаточной степени постигнуть глубину того, что разделяет этих авторов? Я не специалист по Рене Генону и не разделяю ни его критику Декарта, ни то, как он демонизирует современность, но, как мне заметил Брюно Пеншар, тонкий знаток автора «Востока и Запада», нужно учитывать, что, с точки зрения Генона, Эвола упустил священническую функцию традиции. Последняя была им полностью истолкована в воинском духе — подобно японскому национализму, в котором перевёрнуты полюса всякой подлинной передачи традиции. И если Эвола выступает за такую инверсию во имя Чёрного века, то Генон никогда не считал для себя это возможным, о чём он сам написал Эволе.

Для того чтобы вам ответить, я потратил время на внимательное прочтение «Четвёртой политической теории» во французском переводе с предисловием Алена Сораля. Поначалу эта книга может показаться лишённым оригинальности римейком «Третьего рейха» Артура Мёллера ван ден Брука с примесью Шмиттовых «больших пространств». Фактически Дугин транспонирует идеи немецкой так называемой «консервативной революции» 1920-х годов на Россию 2010-х. При этом он не опасается позаимствовать у национал-социалистического юриста Карла Шмитта его понятие «большого пространства» (Großraum), послужившее в 1941 г. оправданием для ведения нацистской истребительной войны против славянских народов на востоке Европы.
В качестве сильного момента этой книги можно было бы рассматривать ставшую знаменитой теорию «многополярного мира», вернувшую в актуальную повестку дня Шмиттов pluriversum — «множественность» мировых держав, которой автор «Концепции политического» в издании 1933 г. отводит центральное место в международных политических отношениях. В конце концов, вряд ли какой-либо народ Европы или гражданин, переживающий за независимость своей страны и Евросоюза, легко согласится с тем, чтобы в мире господствовала только одна держава. Тем не менее по прочтении четвёртой части этой книги, содержащей «политическую поэму» во славу евразийства, возникает вопрос: а не является ли обманом концепция «многополярного мира»? Вот в каких выражениях Дугин говорит о Европе: «мы можем любить Европу только так, как чужих неизлечимых больных, как прокажённых, как мерзавцев, как преступников, как мразь» (Интеграция Запада в Евразию (нисхождение в ад) // А. Дугин. Четвёртая политическая теория, глава XI. 2009). Ему мало громить «либерала», как это делали Мёллер ван ден Брук и Хайдеггер. Он принимается за «атлантиста», описываемого им как некий подлежащий изгнанию экзистенциальный тип. И далее он пишет: «Когда нас будет больше, мы, безусловно, таким персонажам проходить просто так по нашим улицам не разрешим. Они должны будут собираться в особых местах, как в гетто для больных. <...> Это будет атлантистское <...> гетто. <...> Самые страшные гетто будут созданы для сёрфингистов, — вот это самое наглое, самое антиевразийское явление» (Полярность знаков // Ibid.). Похоже, Дугин забыл, что родиной сёрфинга были острова в Тихом океане.
Как бы то ни было, за разговорами о «многополярном мире» проглядывает мечта о новом рейхе, который, как пишет Дугин, протянется «до Лиссабона». «Мы призваны, пишет он, перевести Запад в Восток. Поэтому мы — армия Востока, <...> которая ведёт свою битву за то, чтобы Восток полностью интегрировал в себя Запад, для того, чтобы, по сути дела, Запада не было, а был один сплошной, абсолютный Восток» (Интеграция Запада в Евразию // Ibid.). И добавляет: «Закончим с одним, перейдём к следующему. <...> Это великая Евразийская империя, и её границ мы вообще не собираемся устанавливать» (Мы уйдём за горизонт // Ibid.).

Этот автор считает, что «евразийство — это в первую очередь философия» (Евразийство как философия (что такое философия?) // Ibid.). Вместе с тем он утверждает: «Всё, о чём говорит евразийство, есть абсолютная истина, и это надо принимать без всяких критических утверждений. Принимать и повторять» (Времени нет // Ibid.). Так можно говорить о некоем Weltanschauung — «мировоззрении», а не о философии, достойной своего имени. Кстати, Дугин далее не без пафоса рассуждает о «солярном евразийском мировоззрении» (Онтологическая карта мира (Сохраварди) // Ibid.). Он постоянно путает «мировоззрение» и «философию», чего даже Хайдеггер не допускает.

Нужно было напомнить обо всём этом, прежде чем задаться вопросом: почему Дугин с начала 2000-х годов обратился к Хайдеггеру и не только перевёл семь его произведений, но и написал о нём четыре книги. Что нашёл он у автора «Истории бытия»?

Недавняя беседа Дугина с американским политологом Майклом Миллерманом (Michael Millerman), озаглавленная «Хайдеггер и апокалиптический мыслитель»[9.], даёт нам ключ к тому, что его связывает с Хайдеггером и что послужило основой для его «Четвёртой политической теории». Философский инструментарий Хайдеггера позволяет Дугину определять народ понятием völkisch, а этим термином во времена Третьего рейха было принято обозначать германский народ, понимаемый в этническом, расистском и антисемитском смысле. И Дугин пишет по этому поводу следующее: «Хайдеггер открыл экзистенциальное понимание народа (Das Dasein existiert völkisch, как он говорил), не являющееся ни националистическим, ни интернационалистическим. Этот пункт стал основой Четвёртой политической теории». Действительно, Дугину, как и Хайдеггеру, свойственно описывать отношение между понимаемым таким образом народом и индивидуумом как радикально антагонистическое, что в итоге привело обоих авторов к результату, отличному от простого национализма. У Хайдеггера это то, что, говоря о «Чёрных тетрадях», я определил как метаполитику истребления. И правда, такое мировоззрение позволяет создать для себя подлежащего уничтожению онтологизированного противника: в случае Хайдеггера — это «либерал», понимаемый в широком смысле слова, включающем как христиан, так и марксистов; для Дугина речь может идти об «атлантисте». Он даже разработал своего рода ортодоксию в духе völkisch, причём слово «ортодоксия» приобретает здесь смысл уже не религиозный, а идеологический. «Против нашего евразийского учения о человеке как об этническом существе существует зловредная атлантистская ересь об индивидууме» (Ересь индивидуализма // Ibid.), — пишет по этому поводу Дугин.

Наконец, попытка в наши дни взять за образец доктрину völkisch хайдеггеровского нацизма в целях создания нового, «евразийского» мифа как-то не вяжется с исторической преемственностью по отношению к героическим жертвам, понесённым русским народом и его союзниками во время Второй мировой войны. Германия в общем смогла изгнать бесов собственного прошлого. Одна только радикальная партия — «Альтернатива для Германии» (АФД) — пытается вопреки урокам истории в наши дни реабилитировать идеологию völkisch. Так нужно ли в России вводить в оборот это скомпрометированное понятие?
Философу надлежит остерегаться всякой идеи этнического укоренения. Говоря словами Платона, разве мы, люди, не суть растения небесные, а не земные, верхушки которых подобны корням («Тимей», 90а)? Тем самым Платон весьма провидчески даёт отповедь искушению какого бы то ни было völkisch укоренения в почве, которое неизменно приводит человечество к распаду и разжигает конфликты.

Примечания:

[1.] Emmanuel Faye (éd.), Heidegger, le sol, la communauté, la race, Paris, Beauchesne, 2014.

[2.] D. Janicaud, Heidegger en France. II. Entretiens, Paris, Albin Michel, 2001. По поводу редакторского давления и попыток что-то запретить со стороны Федье, о чём рассказывает Николь Парфе, см. в ук. соч., стр. 262; о перехваченных Федье письмах Деррида см. стр. 99.

[3.] Т.е. народного, национального (главным образом, в шовинистическом понимании) — Прим. ред.

[4.] См. запись пресс-конференции «Хайдеггер, ‘‘Чёрные тетради’’ и Россия» от 23.10.2015: http://pressmia.ru/pressclub/20151023/950428746.html

[5.] Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер: философия другого Начала. М.: Академический Проект, 2010. С. 13–14. См. также перевод на англ.: Alexander Dugin, Heidegger, the philosophy of another Beginning, опубликовано в 2014 г. американским супрематистским издателем Radix, p.20.

[6.] Наранович С. «Колоссальный опыт и счастье, что фюрер пробудил новую действительность»: Мартин Хайдеггер: симпатии к нацизму и забота о бытии // URL: https://gorky.media/context/kolossalnyj-opyt-i-schaste-chto-fyurer-probudil-novuyu-dejstvitelnost/

[7.] Дугин А.Г., Ibid., С. 152; в англ. переводе: Dugin A., Ibid., p.203.

[8.] Александр Дугин. Великая война континентов. Опубликовано сначала в газете «День», 26 января — 1 февраля 1992, затем в: Конспирология. М.: Арктогея, 1993 // URL: http://www.arctogaia.com/public/consp/consp1.htm. В английском переводе: Dugin A. The Great War of Continents // Open Revolt (3 feb. 2013), URL: http://openrevolt.info/2013/02/03/alexander-dugin-the-great-war-ofcontinents/

[9.] http://katehon.com/1282-heideggerian-and-apocalyptical-thinker.html