arrow-downcheckdocdocxfbflowerjpgmailnoarticlesnoresultpdfsearchsoundtwvkxlsxlsxyoutubezipTelegram
Ответственность за слова: и на Родосе, и в Мидии
Авторы:   Геннадий Андреев, Олег Мирский
Художник:   Александра Пивкина и Марина Миталева

Все, кто жил или вырос в 90-е годы прошлого столетия в нашей стране, наверняка слышали выражение: «Ты за слова отвечаешь?». Нередко оно было прелюдией к обыкновенной потасовке, но чаще всего говоривший это возлагал таким экстравагантным образом на своего оппонента специфическую форму моральной ответственности. Сама эта форма, разумеется, не является порождением темных переулков отечественных городов конца прошлого века, но обнаруживается во многих других культурах и эпохах. И поскольку наша западная цивилизация стоит на иудео-классическом, т.е. средиземноморском, фундаменте, было бы полезно разобраться, как осмыслялась ответственность говорящего за сказанное в том хронотопе. Автору данной заметки показалось интересным сравнить два сюжета: из басни Эзопа «Хвастливый пятиборец» и из трактата «Йевамот (Левирантные браки)» Вавилонского Талмуда [1.]. На их примере можно попытаться увидеть, за что такая ответственность приписывается и в чем проявляется.

Обратимся к античной басне:

Одного пятиборца земляки все время попрекали, что он трус. Тогда он на время уехал, а воротившись, стал хвастаться, что в других городах совершил он множество подвигов и на Родосе сделал такой прыжок, какого не делывал ни один олимпийский победитель; подтвердить это вам могли бы все, кто там были, если бы они приехали сюда. Но на это один из присутствующих ему возразил: «Дорогой мой, если ты правду говоришь, зачем тебе подтверждения? Вот тебе Родос, тут ты и прыгай!»

А теперь к фрагменту из трактата «Йевамот» (лист 45а):

Некто пришел к Раву и спросил: «Если язычник или раб возлег с дочерью Израиля, кем будет [их ребенок]?». «Полноценным [евреем]», — ответил Рав. Сказал [пришедший]: «Тогда отдай за меня свою дочь!». «Не отдам ее за тебя!». Сказал рав Шими бар Хия Раву: «Говорят в народе: “В Мидии верблюд может сплясать на горшке. Вот верблюд, вот горшок, вот Мидия — а он не пляшет!”». Сказал Рав: «Будь он хоть ровней Иегошуа бин Нуна, не отдам за него свою дочь!». Сказал [Шими бар Хия]: «Будь он ровней Иегошуа бин Нуна, если бы господин не отдал за него [свою дочь] — другие отдали бы за него [своих дочерей]. Но этот человек — если господин не отдаст за него [свою дочь], никто не отдаст за него [свою дочь]! Поскольку тот человек не уходил от него, [Рав] взглянул на него — и он умер».

иллюстрация к гене, Александра Пивкина-1.jpg
иллюстрация к гене, Александра Пивкина-2.jpg

Время создания первого текста не ясно, ибо неизвестно время жизни самого Эзопа. Исследователи относят его жизнь к VI веку до н.э. Второй текст создавался в Месопотамии, в Сасанидской державе, между III и V вв. нашей эры. Упомянутые в фрагменте из «Йевамот» Рав (он же рабби Аба бар Ибо) и Шими бар Хия — первое поколение еврейских мудрецов из группы т.н. «амораев» — жили во II–III веках до н.э. Рав учился у самого Иеуды а-Наси (ок. 135 — ок. 220), составителя Мишны, а рабби Шими был, видимо, племянником последнего.

Оба произведения касаются подтверждения статусов. И греческое, и иудейские общества были в те далекие времена статусными, говоря языком Вебера. Но если в фрагменте из Aesopica конфликт строится вокруг достигаемого статуса, то в казусе из Талмуда речь идет о статусе прирожденном. Ἀνὴρ πένταθλος, которое Гаспаров переводит как «пятиборец», в словаре И.Х. Дворецкого толкуется не только как «искусный в пятиборье», но также и в переносном смысле — как «всезнающий, всесторонний» [Дворецкий 1958, 1280]. В этом свете знаменитое ἰδού ἡ Ρόδος, ἰδοὺ καὶ τὸ πήδημα (Здесь Родос, здесь и прыгай) может толковаться как сарказм не только над незадачливым «качком», но и над зарвавшимся интеллектуалом (не даром Дворецкий в словарной статье про пентатла приводит пример из Диогена Лаэрция — πένταθλος ἐν φιλοσοφίᾳ — «всеведущий в философии»). Остров Родос, будучи в античные времена мостом между Востоком и Западом, становится особым местом. Родина астронома Гиппарха и оратора Эсхина, место одного из чудес света — знаменитого Колосса — становится архетипом высококультурного места. «Искусный в пятиборье», или «всезнайка», хочет в глазах сограждан выглядеть тем, кто способен перепрыгнуть даже профессионалов из столь известного места. Но такая заявка сталкивается с недоверием: претендуешь — соответствуй, покажи не на словах, а на деле! Эзоп оставляет финал открытым, но прозорливый читатель уже чувствует прилюдный позор пентатла. Стыдят его именно прилюдно, на агоре, и от насмешек зазнайке не скрыться.

Марина Миталева_Гена и верблюд.jpg

А в талмудической истории дело происходит в куда более приватной обстановке. И не среди толпы, а в разговоре двух рафинированных интеллектуалов. Вопрос стоит не о прыжке, а о родословной. Иудейское общество тогда, как и любое древнее общество, было завязано на кровно-родственных связях. Если человек оказывался вне общины или полиса — если только он не Диоген Синопский, заявивший всему космосу, что он κοσμοπολίτης, — его ждала незавидная судьба. Посетитель Равы хочет не просто выяснить свой статус, он хочет поднять его за счет женитьбы на его дочери (породниться с мудрецом в еврейском мире тогда было — впрочем, является и сейчас — способом социальной мобильности). И он, судя по всему, имеет на это полное право, что подтверждают слова самого Рава о том, что дети от их брака будут полноценными евреями. Иными словами, Рав признает, что его посетитель может жениться на его дочери, но отказывает ему в реализации этой возможности. Тут и наступает реплика рабби Шими — ученого раввина, который учит Тору на святом языке — саркастично цитирующего на простонародном арамейском языке простонародную поговорку:
«גמלא במדי אקבא רקדא הא קבא והא גמלא והא מדי ולא רקדא — Гамла бэ-Мадай эква ракда. Хэ кава ве-хэ гамла ве-хэ Мадай. Ве-ло ракда!».
Многомудрый Рав, оказывается גמלא (гамлá; кстати, этот семитский корень «гамл-» попал в европейские языки и дал всем известные слова Camel, Kamel, chameau и другие) — верблюдом (был бы он греком, был бы πένταθλος). Т.е. Рав — упрямец, действия которого идут вразрез его же словам. Комментатор XI века — рабби Шломо Ицхаки (РАШИ), «царь комментаторов», пытается растолковать эту явно нееврейскую поговорку: «Большой верблюд танцует на маленьком горшке четырьмя ногами в царстве Мидийском», а потом разъясняет намек рабби Шими: «Пускай [Рав] возьмет, да и станцует, ну то есть подтвердит свои слова делом и отдаст за него свою дочь» [Талмуд 1883, 89].

Что же такое «Мадай» — Мидия? Для талмудистов это не просто область на территории современного Ирана; «Мадай» — воплощение всего персидского государства, Персидской империи — как в ее Ахеменидском, так и в ее Сасанидском изводах. Религией там был зороастризм, основанный легендарным Заратустрой, или — правильнее — Заратуштрой, чье имя, к слову, переводится как «Тот, чьи верблюды стары». Между прочим, почтенные Рав и Шими бар Хия пребывают на момент своего диалога на территории Персидской державы, охотно принимавшей еврейских беженцев после Адриановых гонений. Для самих персов верблюд был сакральным животным: он и символ сил плодородия (в «Авесте» есть эпизод, когда бог плодородия Вретранг превращается в верблюда-осеменителя (Ushtavaiti Gatha 44:18)), и символ царя (на многих сасанидских монетах появляется именно это животное). Пляска священного для персов животного на горшке была высмеиванием «язычества», а в нашей истории — еще и упрямства Рава. Причем слово קבא может значить не только горшок, но и ходули или даже костыли. Ситуация начинает выглядеть еще комичнее: упрямый верблюд, беженец в Мидии (сам Рав), пляшет на ходулях. Воистину без обиняков.

Со стороны ошарашенного посылом мудреца начинается увертка: да если бы он бы как Иисус Навин — не выдал бы. Но почему берется для сравнения именно Иегошуа бин Нун (Иисус Навин), а не, скажем, Моисей? С одной стороны, этот библейский персонаж отличался храбростью и ввел евреев в Землю Обетованную, победив 7 языческих народов. С другой, согласно устному преданию, Иегошуа бин Нун был образован и мудр, уступая только самому Моше (Моисею) («Моше как солнце, а Иегошуа бин Нун как луна» — говорит трактат «Пиркей Авот» (Главы отцов) [Авот 1999, 15]). Но, в отличие от Моисея, Иегошуа бин Нун, согласно древнему талмудическому преданию, женился на Раав, блуднице, которая спасла еврейских разведчиков, высматривавших Иерихон, и которая сама была спасена вместе с семьей, когда израильтяне взяли-таки этот город и повергли население истреблению. Безымянный проситель Рава оказывается как бы на месте Раав по безродности, Иисусом Навином наоборот.

Итак, Шими бар Хия призывает своего коллегу к ответу перед лицом просителя. Но поскольку многие талмудические сюжеты полусказочные (а иногда и сказочные откровенно — будет, где разгуляться сценаристам фэнтезийных фильмов будущего!), то и ситуация разрешается сказочным образом: Рава применяет смертельный прожигающий взгляд (в мире Талмуда это оружие мудрецов самого высокого уровня). Убивая человека, Рава уходит от ответственности.

Если в эзоповой басне пятиборца прожигали взглядом собственные сограждане, призывая его к ответу, то в талмудической легенде герой прожигающим — буквально! — взглядом снимает с себя ответственность. Но какого рода эта ответственность и за что она, собственно, возлагается?

Ответственность должна приписываться за некоторое действие. Ясно, однако, что в наших историях героев призывают к ответу не за некоторые прошлые поступки — не за «подвиги» пентатла на Родосе и не за былые деяния Рава — но за только что сделанные ими высказывания. В них должен обнаруживаться какой-то речевой акт, за который эта ответственность и должна возлагаться. Однако их слова не являются перформативными актами: герои не дают обещаний или клятв и не возлагают на себя ответственность в связи с этим. Само произнесение ими их слов тоже не является чем-то неподобающим или заслуживающим осуждения, как бывает, когда мы осуждаем людей за брань, оскорбления или вранье: сами по себе реплики наших героев не содержат чего-то предосудительного; и хотя понятно, что греческий хвастунишка сильно преувеличивает свои достижения, его не осуждают за ложь, тем более что ложность его слов еще не доказана; Рав же и вовсе не говорит неправды.

Героев призывают к ответу за их слова, но речь идет не об ответственности в смысле подотчетности (answerability): их не просят объяснить, почему они говорят или действуют так, а не иначе. Скорее их призывают к поступкам в соответствии с их собственными словами. Ты говоришь, что ты великий прыгун? — Так прыгни так, чтобы все обомлели! Ты утверждаешь, что мезальянс допустим? — Так отдай дочь свою за язычника или раба! Речь при этом идет не столько о доказательстве истинности утверждаемого: вряд ли удачный прыжок может служить доказательством того, что и на Родосе пентатл прыгнул так же далеко, а неудачный — что и прежде он не сдюжил; вряд ли согласие на брак дочери с язычником или рабом может служить доказательством того, что их ребенок будет полноценным евреем, а отказ — что не будет (в лучшем случае все это можно счесть лишь косвенными и далеко не самыми надежными свидетельствами). Скорее речь идет о доказательстве приверженности своим собственным словам.

Утверждая нечто от первого лица, пятиборец и Рав тем самым занимают соответствующую этому утверждению позицию. И совершение этого речевого действия — занятия позиции посредством ее выражения — не беспечно: оно возлагает на них дополнительные обязательства. Примерно так же, как, давая обещание, мы принимаем на себя обязательства по его соблюдению и несем ответственность за его нарушение, высказывая некоторое утверждение от первого лица, мы принимаем на себя обязательства быть последовательными в отношении него и несем ответственность за несоблюдение этих обязательств. Отказ от этих обязательств обесценивает сказанное, делает слова пустыми, высказавшего их — пустобрехом, заслуживающим осмеяния, и даже может грозить взысканиями, особенно если к ответу призывает не достопочтенный Шими бар Хия, а адепт ретрибутивистских практик 90-х годов.

Впрочем, рациональность греков и иррациональность некоторых эпизодов Талмуда показывают амбивалентное отношение к личной ответственности за слова в Древнем мире: в публичном пространстве общинный человек не может избежать ответственности — ему некуда укрыться, нечем отвести претензии; в приватном же пространстве ответственности за занятую позицию можно избежать простым уничтожением оппонента, что даже может быть оправдано, когда речь идет о статусе, о незыблемых категориях архаичной общинной жизни. Нам же, людям XXI века, вечно обретающимся на агоре социальных сетей, неосторожное слово грозит скорее повторением судьбы хвастливого пентатла; однако так же, как и у Равы, у нас есть свой «прожигающий взгляд» — бан, чтобы с легкостью уйти от ответственности за свои слова.


Рассылка статей
Не пропускайте свежие обновления
Социальные сети
Вступайте в наши группы
YOUTUBE ×