Счастье
Впервые опубликовано 6.07.2011
Существует в целом два корпуса философской литературы о «счастье», каждый соответствует отдельному смыслу этого понятия. В одних текстах слово «счастье» употребляется как оценочное понятие, примерно синонимичное благоденствию (well-being) или процветанию. В другом корпусе работ это слово употребляется как сугубо описательное психологическое понятие, подобно терминам «депрессия» или «спокойствие». Важная задача философии счастья — прояснить, о чем вообще говорят различные авторы: каковы центральные значения данного понятия и как они взаимосвясвязаны? Хотя счастье в смысле «благоденствия» также привлекает много внимания в современной литературе о благоденствии, все же именно психологическое понятие счастья сегодня переживает возрождение в качестве центрального предмета философских исследований. Это возрождение, в свою очередь, последовало за недавним развитием науки о счастье. Данная статья посвящена психологическому смыслу счастья (о понятии благоденствия см. статью о благоденствии (англ.)). Главными подходами к пониманию счастья в данном смысле являются гедонизм, теория удовлетворенности жизнью и теория эмоционального состояния. Оставив вопросы словоупотребления, мы видим, что счастье в психологическом смысле всегда было важным предметом интереса философов. Однако в последние десятилетия разгорелись жаркие споры относительно важности счастья для благой жизни. Другие актуальные вопросы касаются связи между философией и наукой о счастье, а также о том, насколько важна роль счастья в контексте принятия социальных и политических решений.
1.1 Два смысла слова «счастье»
1.2 Прояснение нашего исследования
2.1 Главные кандидаты
2.2 Методология: выбор теории
2.3 Теории удовлетворенности жизнью против аффективных теорий
2.4 Гедонизм против теории эмоционального состояния
2.5 Гибридные подходы
3.1 Может ли счастье быть измерено?
3.2 Эмпирические результаты: обзор
3.3 Источники счастья
4.1 Сомнения относительно ценности счастья
4.2 Реабилитация счастья в теории благоденствия
4.3 Переоценено ли счастье?
5. Стремление к счастью и способствование счастью
5.1 Нормативные вопросы
5.2 Ошибки в достижении счастья
5.3 Политика счастья
1. Значения «счастья»
1.1 Два смысла слова «счастье»
Что такое счастье? На этот вопрос нет прямого ответа, поскольку неясно значение самого вопроса. О чем именно здесь спрашивается? Быть может, вы хотите узнать, что означает слово «счастье». В таком случае исследование принимает лингвистический характер. Однако есть вероятность, что вас занимает нечто более интересное: возможно, вы хотите узнать, какого рода вещью является счастье как таковое. Является ли оно удовольствием, изобильной жизнью или чем-то другим? Между тем невозможно ответить на этот вопрос, не составив предварительно некоторого представления о значении самого слова.
Философы, пишущие про «счастье», обычно считают, что предметом их исследования является одна из двух вещей, каждой из которых соответствует отдельный смысл термина:
1. Психическое состояние
2. Жизнь, которая хороша для живущего ею человека
В первом случае наш интерес является сугубо психологическим. Как исследование удовольствия или депрессии принципиальным образом относится к вопросам психологии, также исследование счастья в данном смысле (далее мы будем называть его «психологическим смыслом») является по своей сути исследованием определенных ментальных состояний. Какое состояние психики мы называем счастьем? Вот несколько стандартных ответов: удовлетворенность жизнью, удовольствие, позитивное эмоциональное состояние.
После ответа на этот вопрос возникает другой: насколько ценным можно считать данное ментальное состояние? Поскольку «счастье» в этом смысле является лишь психологическим понятием, вы можете осмысленно утверждать, что счастье вовсе не является чем-то ценным. Возможно, вы высокоразвитый интеллектуал, который думает, что счастье — это удел невежд. В таком случае счастливых людей надо жалеть, а не завидовать им. Данная статья будет сосредоточена на счастье именно в психологическом смысле.
Во втором случае предмет нашего рассмотрения — это своего рода ценность, а именно то, что современные философы именуют пруденциальной ценностью, а чаще — благоденствием, благосостоянием, полезностью и процветанием. (Дальнейшее обсуждение см. в статье Благоденствие (англ.). Вопрос о реальной эквивалентности данных понятий остается предметом спора, однако в данной статье они будут использоваться как взаимозаменимые.) «Счастье» в данном смысле относится к тому, что полезно человеку, что хорошо для него, что ему выгодно, что служит его интересам или что само по себе желанно. Жить в благоденствии означает жить хорошо, успешно или находиться в завидном положении. Неблагополучие или плохая жизнь могут быть причиной сочувствия или жалости, тогда как удачливым людям мы завидуем или радуемся за них, а за свое благополучие мы испытываем благодарность. Хорошее для кого-то отличается от просто хорошего: возможно, всегда говорить правду — это просто хорошо, но если сказать правду означает, например, принести себя в жертву, это может и не быть чем-то хорошим для человека, который говорит правду. Неслучайно слово «happiness» происходит от слова, обозначающего удачное стечение обстоятельств или «добрый случай» (good hap). В действительности слова, которыми «happiness» переводится на другие языки, имеют схожие корни. В данном смысле (назовем его «смысл благоденствия») счастье обозначает жизнь благоденствия и процветания: жизнь, которая хороша для вас.
Важно отметить, что приписать счастье в смысле благоденствия означает вынести ценностное суждение, а именно: что человек имеет то, что ему полезно [1]. Если мы с вами имеем разные ценности, то между нами могут иметься расхождения относительно того, какую жизнь считать счастливой. Я могу считать, что Чингисхан жил счастливой жизнью, поскольку, по моему мнению, счастье означает получать то, что хочешь, а вы можете с этим не соглашаться, поскольку считаете, что жизнь, состоящая из злодеяний, независимо от своей «успешности» является бедной и убогой.
Согласно самой известной таксономии, теории благоденствия (и, следовательно, счастья в смысле благоденствия) существуют в трех базовых разновидностях [Parfit 1984]: гедонизм, теории желаний и теории объективного перечня. Если гедонисты связывают счастье, грубо говоря, с переживанием удовольствия, то сторонники теории желаний полагают, что счастье эквивалентно удовлетворению желаний человека, т.е. действительному получению того, что ты хочешь, а не просто переживанию некоторых ощущений. Однако и гедонизм, и теории желаний в некотором смысле субъективны, поскольку они основывают благоденствие на субъективных состояниях индивида. Напротив, теории объективного перечня полагают, что некоторые вещи полезны нам независимо от нашего отношения и чувств: есть объективные пруденциальные блага. Самый известный пример здесь — аристотелианцы: они считают, что благоденствие (eudaimonia) заключается в добродетельной жизни или, в более широком смысле, в реализации человеческих возможностей. Пассивный и от того не менее довольный лежебока может получать тем самым все, что он хочет, и радоваться этому, но, по мнению Аристотеля и других сторонников теорий объективного перечня, не стоит считать, что дела у него идут хорошо и он живет благой жизнью.
1.2 Прояснение нашего исследования
Теперь мы можем некоторым образом заострить исходный вопрос: спрашивая, что такое счастье, хотите ли вы узнать, какого рода жизнь полезна человеку? Если да, то ваш вопрос относится к сфере ценностей, в частности к тому, что хорошо для людей. Специалисты по этике подготовлены работать именно с такими вопросами. Возможно, однако, вы хотите просто узнать о природе некоторого состояния психики, о счастье в психологическом смысле. В таком случае потребуется определенное психологическое исследование, либо философское, либо научное. (Обыватели часто вообще не подразумевают подобных вопросов, а спрашивают об источниках счастья. В этой связи можно, например, говорить, что «счастье — это быть вместе с добрыми друзьями». Однако такого рода мнения относятся не к вопросу о природе или определении счастья, а скорее к некоторой теории о том, какого рода вещи могут сделать нас счастливыми. Они оставляют без ответа или предполагают очевидным ответ на вопрос, что есть счастье, хорошим источником которого могут быть друзья.)
Короче говоря, философские «теории счастья» могут относиться по крайней мере к двум разным вещам: благоденствию и состоянию психики [2]. Соответственно, существует два корпуса философской литературы о «счастье» и две группы споров о его природе, хотя сами авторы часто оказываются неспособны их различить. Подобного рода ошибки стали причиной большой путаницы, порождая порой бессмысленные разногласия, сводящиеся к спору о словах [3]. К примеру, некоторые психологи отождествляют «счастье» с удовлетворенностью жизнью как видом психологических установок, сохраняя нейтралитет относительно вопросов о ценностях, а также относительно правоты Бентама, Милля, Аристотеля или какого-то другого мыслителя, писавшего о благой жизни. Эти исследователи используют понятие в психологическом смысле. Однако на такого рода позицию иногда возражают, что удовлетворенности жизнью недостаточно для «счастья», поскольку другие вещи, например личные достижения или знания, также важны для благоденствия человека. Возражающие таким образом ошибаются: их оппоненты вообще не выносят суждений о благоденствии — люди просто говорят о разных вещах, используя одно и то же слово «счастье». С тем же успехом можно было бы поспорить с рассуждениями экономиста о «банках» на том основании, что он ничего не сказал о трехлитровых.
Какое употребление слова «happiness» соответствует подлинному значению понятия в современном английском? Возможно, оба. Употребление в смысле благоденствия очевидно доминирует в исторической литературе, по крайней мере все раннее Новое время. Например, оно используется в переводах древнегреческого слова «eudaimonia» или латинского «beatitudo», хотя такой перевод долгое время оставался предметом споров. В знаменитой фразе Джефферсона о «стремлении к счастью», вероятно, имеется в виду благоденствие. Даже более поздние авторы, например Милль, могли использовать понятие в смысле благоденствия, хотя порой бывает трудно сказать точно, поскольку благоденствие само по себе часто истолковывается как пребывание в некотором ментальном состоянии вроде удовольствия. В обыденном словоупотреблении абстрактное существительное «happiness» зачастую удобно понимать в смысле благоденствия. Кроме того, выражение «счастливая жизнь» может не предполагать психологической интерпретации по той простой причине, что жизни обычно не рассматриваются в качестве психологических сущностей.
Сравните это с совершенно иным значением, которое обычно ассоциируется с выражением «быть счастливым». В данном случае вовсе не очевидно, что речь идет именно о свойстве жизни человека — скорее о свойстве самого человека. Быть счастливым, как представляется, означает находиться в определенном психологическом состоянии или настроении. Аналогичным образом дело обстоит тогда, когда мы говорим, что некий человек «счастлив» (в противоположность тому, чтобы сказать, что он ведет счастливую жизнь). Это психологическое употребление, как можно утверждать, доминирует сегодня в разговорной речи. Исследователи, занимающиеся так называемой «наукой о счастье», обычно не считают, что они выносят некие ценностные суждения, когда называют кого-либо счастливым в рамках своего исследования. Равным образом, утверждая, что исследование уровня удовлетворенности жизнью показало бо́льшую степень счастья жителей Юты по сравнению с жителями Нью-Йорка, они не подписываются под тенденциозным заявлением, что жители Юты находятся в лучшем положении. (Если же они поступают именно так, то, возможно, публикующему данное исследование журналу по психологии стоит пересмотреть порядок слепого рецензирования, включив в число рефери специалистов по этике.) Многие популярные книги о счастье последних лет, а также бесчисленные медиарепортажи об исследованиях счастья полагают само собой разумеющимся, что в них говорится лишь о психологическом состоянии.
Впредь слово «счастье» будет использоваться в психологическом смысле, если не будет указано иного. Отметим, однако, что целый ряд важных книг и статей о «счастье» в последние десятилетия был посвящен именно смыслу благоденствия. В число этих книг входят [Almeder 2000; Annas 1993, 2011; McMahon 2005; Noddings 2003; White 2006], хотя, повторимся, не всегда ясно, как конкретный автор использует соответствующий термин. Обсуждение представлений о благоденствии можно найти в статье о благоденствии (англ.) [4].
2. Теории счастья
2.1 Главные кандидаты
Обычно философы разделяют два подхода к счастью: гедонизм и теорию удовлетворенности жизнью. Гедонисты отождествляют счастье преобладанием приятных переживаний над неприятными у конкретного индивида; аналогичного мнения придерживаются гедонисты благосостояния (welfare hedonist) [5]. Разница между этими видами гедонизма состоит в том, что гедонист относительно счастья не обязан принимать более жесткую доктрину гедонизма благосостояния. Этот момент отчетливо проявляется в аргументах против ориентации классического утилитаризма на счастье в качестве цели социального выбора. В такого рода аргументах обычно принимается отождествление счастья и удовольствия, но оспаривается идея о том, что счастье должно быть нашей главной или единственной заботой, а зачастую также и мысль, что для благоденствия важно только счастье.
Теории удовлетворенности жизнью отождествляют счастье с позитивной установкой индивида относительно собственной жизни в целом. Эта базовая модель может наполняться различным содержанием, но обычно в ней присутствует некоторое общее суждение, выражающее согласие человека со своей жизнью в целом или ее принятие. Это суждение можно выносить более или менее явно, оно может включать некоторого рода аффекты или сопровождать их. Оно также может включать или сопровождать совокупность суждений относительно отдельных элементов и сфер жизни человека [6].
Третья теория, теория эмоционального состояния, отходит от гедонизма в несколько ином направлении: вместо отождествления счастья и приятных переживаний она отождествляет счастье с эмоциональным состоянием агента в целом [7]. С одной стороны, в эмоциальное состояние входят те аспекты эмоций и настроений (или, быть может, только настроений), которые агент не переживает в рамках сознательного опыта, с другой стороны, в него не входят такие формы удовольствия, которые прямо не связаны с эмоциональным состоянием индивида. К эмоциональному состоянию также может относиться склонность человека к разного рода настроениям, которая может трансформироваться с течением времени. Счастье, согласно данной позиции, скорее является противоположностью депрессии или тревожности, это некоторое общее психологическое состояние, тогда как гедонистическое счастье противопоставлено лишь неприятным переживаниям. Например, глубоко опечаленный индивид может достаточно успешно отвлекать себя постоянной активностью, чтобы поддерживать в целом приятное существование, и лишь иногда, в момент странной тишины, это существование будет прерываться рыданиями и нервными срывами. Такое положение дел, пожалуй, можно считать счастьем с точки зрения гедонизма, но не с точки зрения теорий эмоционального состояния. Согласно теориям эмоционального состояния, ассоциированные со счастьем состояния могут быть весьма разнообразны, куда разнообразнее, чем предполагают обыденные представления о настроении и эмоциях. Согласно одному из подходов, счастье включает три широких категории аффективных состояний: во-первых, состояния «принятия», например радость, а не грусть; во-вторых, состояния «вовлеченности», например чувство потока или ощущение жизненных сил; в-третьих, состояния «настроенности», например спокойствие, уверенность, эмоциональная экспансивность в противоположность подавленности [Haybron 2008]. С учетом отклонений от повседневных представлений о «хорошем настроении», данный подход характеризует счастье как «психическое утверждение» или «психическое процветание» в ярко выраженной форме.
Четвертое семейство теорий, гибридные теории, стремятся найти мирное разрешение конфликта между различными интуициями относительно счастья: они отождествляют счастье и с удовлетворенностью жизнью, и с удовольствием, и с эмоциональным состоянием, и с другими состояниями, например удовлетворенностью конкретной сферой жизни. Наиболее очевидным кандидатом на роль счастья здесь является субъективное благоденствие, которое обычно определяется как комплексная структура, состоящая из удовлетворенности жизнью, удовлетворенности отдельными сферами жизни, а также соотношения позитивных и негативных аффектов. (Исследователи, кажется, часто отождествляют счастье с субъективным благоденствием, иногда — с удовлетворенностью жизнью, но регулярнее всего — с эмоциональным или гедонистическим состоянием.) Привлекательность гибридных теорий главным образом обусловлена их инклюзивностью: все компоненты субъективного благосостояния кажутся важными, и, вероятно, среди них нет такого, который не подразумевался бы иногда под словом «счастье» в обыденном употреблении.
2.2 Методология: выбор теории
Как нам определить, которая из теорий верна? Традиционные философские методы концептуального и лингвистического анализа могут указать направление, продемонстрировав, что некоторые подходы лучше согласуются с обыденным понятием о счастье. Так, некоторые исследователи доказывают, что гедонизм не соответствует привычному для нас понятию счастья; скорее интуиции, которыми обосновывали гедонизм, указывают на теорию эмоционального состояния [Haybron 2001, 2005, 2008c]. Некоторые утверждают, что удовлетворенность жизнью совместима с глубоко негативными эмоциональными состояниями вроде депрессии; так, страдающий художник может вообще не придавать значения эмоциям, всем сердцем принимая свою жизнь [Carson 1981; Davis 1981b; Haybron 2005, 2008c; Feldman 2010]. Однако называть такого человека счастливым несколько контринтуитивно. В то же время люди иногда используют слово «счастье» для обозначения состояния удовлетворенности жизнью. Таким образом, теории удовлетворенности жизнью, как представляется, действительно соответствуют некоторым вариантам повседеневного употребления слова «счастье». Проблема в том, что СЧАСТЬЕ напоминает «смешанное понятие» (mogrel concept), как выразился Нед Блок [Block 1995] относительно понятия сознания. Обыденные представления о данном понятии находятся в полном беспорядке. Мы используем это слово для обозначения разных вещей в разных ситуациях и часто не имеем ясного понимания, что оно обозначает. Это наводит на мысль, что теории счастья должны отчасти иметь ревизионистский характер и что нам стоит оценивать теории на основании иных критериев, нежели просто соответствие обыденному понятию счастья, т.е., в терминах Самнера [Sumner 1996], только на основе «дескриптивной адекватности». Один из вариантов другого критерия — практическая полезность: какая концепция счастья наилучшим образом отвечает нашим интересам в отношении данного понятия? Мы говорим о счастье потому, что оно нас заботит. Вопрос состоит в том, почему мы о нем заботимся и какие психологические состояния в объеме обыденного понятия лучше всего объясняют эту озабоченность. Даже если не существует простого ответа на вопрос «Что такое счастье?», может оказаться, что наши вопросы о счастье так тесно группируются вокруг конкретного вида психологических состояний, что счастье лучшее всего или выгоднее всего понимать исходя из данного типа состояний [Haybron 2003, 2008c]. В рамках альтернативного подхода мы можем разделить несколько различных форм счастья. Менее важным, однако, будет то, как мы употребляем слова, а более важным — ясное понимание природы и значимости интересующих нас состояний.
2.3 Теории удовлетворенности жизнью против аффективных теорий
Спор о теориях счастья проходит по нескольким направлениям. Самые интересные вопросы касаются выбора между теориями удовлетворенности жизнью и аффективными теориями, например гедонизмом или теорией эмоциональных состояний [8]. Сторонники теорий удовлетворенности жизнью видят в своем подходе два основных преимущества. Во-первых, удовлетворенность является холистическим понятием, относящимся к целой жизни человека или ко всей полноте жизни в определенный период времени. Оно отражает не просто агрегат отдельных моментов жизни человека, но общее качество жизни, взятой как целое (см., однако, [Raibley 2010]). И действительно, мы заботимся не просто об общем количестве хорошего в нашей жизни, но о его распределении. Например, счастливое окончание лучше хорошей середины [Slote 1982; Velleman 1991]. Во-вторых, как представляется, удовлетворенность жизнью теснее, чем аффекты, связана с нашими приоритетами — это соображение иллюстрирует случай со страдающим художником. Обращать внимание на аффекты разумно постольку, поскольку мы реально заботимся о чем-то подобном, но большинство людей беспокоится также и о других вещах, и то, насколько хорошо идет жизнь человека относительно его приоритетов, может не полностью отражаться в аффективных состояниях. Таким образом, теории удовлетворенности жизнью лучше согласуются с либеральной идеей о суверенности индивида, согласно которой именно я должен решать, насколько хорошо для меня идет моя жизнь. Моя удовлетворенность собственной жизнью, как представляется, включает такое суждение. Разумеется, теория счастья не должна охватывать все, что имеет значение для благоденствия. Ключевая мысль состоит в том, что теории удовлетворенности жизнью могут объяснить, зачем нам стоит так беспокоиться о счастье, и, таким образом, опереться не только на интуицию, но и на реальное положение вещей [9].
Однако против теорий удовлетворенности жизнью было представлено несколько возражений. Мы уже упоминали самое типичное из них, а именно, что человек, во всей видимости, может быть удовлетворен своей жизнью, даже если его существование весьма неприятно и эмоционально тягостно, однако считать такого человека счастливым представляется несколько контринтуитивным (см. раздел 2.2). Некоторые сторонники теорий удовлетворенности жизнью отрицают возможность подобных случаев [Benditt 1978], но можно рассуждать иначе: такого рода возможность демонстрирует важный аспект привлекательности данных теорий. Некоторые люди могут не получать особого удовольствия от жизни, поскольку они не особенно заботятся об аффектах, а теория удовлетворенности допускает, что они при этом могут быть по-своему счастливы.
Два других возражения более основательны. Они ставят вопросы относительно того, важна ли вообще удовлетворенность жизнью в соответствующем смысле. Первый вопрос касается того, достаточно ли часто люди имеют хорошо обоснованные установки относительно удовлетворенности или неудовлетворенности жизнью. Оценка жизни в целом может быть непростой задачей, и возникает вопрос: есть ли у людей достаточно хорошо определенные установки относительно собственной жизни, такие установки, которые бы точно отражали, насколько хороша жизнь людей по меркам их собственных приоритетов. Одно исследование, например, утверждает, что ответ человека на вопрос об удовлетворенности жизнью имеет тенденцию отражать сиюминутное суждение, основанное на любой информации, с готовностью приходящей ему в голову, и существенное влияние здесь имеют кратковременные контекстуальные факторы вроде погоды, найденного четвертака и т.п. [Schwarz and Strack 1999]. Спор о том, опровергает ли данное исследование значимость суждений об удовлетворенности жизнью, продолжается. Однако оно действительно ставит перед нами вопрос: достаточно ли хорошо обоснованны установки удовлетворенности жизнью для наличия у них того рода важности, которую люди обычно приписывают счастью?
Третье возражение имеет несколько замысловатый характер, потому стоит потратить некоторое время на его объяснение. Идея следующая: индивидуальное восприятие успешности собственной жизни относительно имеющихся приоритетов может быть совместимо с весьма широким диапазоном установок удовлетворенности жизнью, что ставит под сомнение важность удовлетворенности жизнью [Haybron 2005, 2007b, 2008c]. Вы можете разумно удовлетворяться, получая малую часть желаемого, или быть недовольны, получив большую часть. Одна из причин такого положения дел состоит в том, что люди склонны иметь множество несоизмеримых ценностей. Отсюда возникает вопрос о принципах сложения этих ценностей. Если посмотреть на разные взлеты и падения в своей жизни, то оценка этой жизни в диапазоне, скажем, между 4 и 7 из 10, может оказаться весьма произвольным делом. Другая причина состоит в том, что установки удовлетворенности жизнью являются не просто оценками субъективного успеха или личного благосостояния, они включают оценку того, является ли жизнь человека достаточно хорошей — удовлетворяющей. Однако ценности людей могут радикально недоопределять, где стоит располагать планку «достаточно хорошей» жизни, что опять же делает суждение несколько произвольным. С учетом своих ценностей вы вполне можете удовлетворяться двумя из десяти, или, напротив, требовать девяти из десяти. Если то, насколько успешной люди считают свою жизнь относительно имеющихся приоритетов, может представляться важным, то не столь очевидна важность их мнения относительно того, достаточно ли успешна жизнь для суждения о ее успешности.
Если установки удовлетворенности жизнью в сущности произвольно связаны с субъективной оценкой успеха, то люди вполне могут основывать эти установки на других факторах вроде этических идеалов (например, полагая ценностью благодарность или скромность) или прагматических соображений (например, для собственного спокойствия). Изменение точки зрения также может существенным образом преобразовать установки удовлетворенности жизнью. После похорон вы можете быть очень удовлетворены своей жизнью, тогда как встреча выпускников оставит неудовлетворенность. Тем не менее ни одно из этих суждений не обязано быть ошибочным или менее важным.
В результате, установки удовлетворенности жизнью могут оказаться плохими индикаторами благоденствия даже с точки зрения самого человека. Тот факт, что люди в определенной стране обнаруживают высокий уровень удовлетворенности жизнью, может свидетельствовать лишь о том, как низко расположена планка их требований. Они могут удовлетворяться чем угодно, кроме состояния предсмертной агонии. Жители другой страны могут быть не удовлетворены своей жизнью, но причиной будет лишь то, что их планка находится гораздо выше. Относительно собственных приоритетов представители неудовлетворенной нации могут находиться в более выгодном положении, чем представители удовлетворенной нации. Возьмем другой пример: больной раком может быть удовлетворен своей жизнью больше, чем до того, как он узнал диагноз, поскольку теперь он смотрит на свою жизнь с иной точки зрения и выделяет для себя иные добродетели, например, силу духа и благодарность, а не смирение и скромность. Однако он вовсе не должен считать, что находится теперь в более выгодном положении. Напротив, он может считать, что находится в худшем положении, нежели тогда, когда был менее удовлетворен. Ни одно из этих суждений не должно казаться нам или ему ошибочным: дело просто в том, что теперь он иначе смотрит на свою жизнь. В действительности он может считать, что дела идут плохо, и быть при этом удовлетворен своей жизнью: он принимает ее без прикрас и благодарен просто за то, что имеет не-такую-уж-хорошую жизнь, а не куда более дурные альтернативы.
Суммируем сказанное в контексте наших задач: опасение состоит в том, что удовлетворенность жизнью может и не обладать той важностью, которую обычно приписывают счастью. Это может создать трудности для отождествления удовлетворенности жизнью и счастья, поскольку люди часто используют понятие счастья для указания меры благоденствия, а благоденствие, в свою очередь, является достаточно конкретным и ценностно нейтральным эквивалентом, который облегчает приблизительную оценку уровня благосостояния. Узнав, что кто-то счастлив, мы можем сделать вывод, что дела у него идут хорошо. Напротив, если мы узнаем, что кто-то несчастлив, можно заключить, что дела у него идут плохо. Такого рода выводы могут быть пересмотрены: если позднее мы узнаем, что жена и друзья счастливого Неда скрыто ненавидят его, нам нет нужды считать, что он все-таки несчастлив, можно просто отказаться от заключения, что дела у него идут хорошо. До тех пор, пока счастье достаточно точно и в большинстве случаев соответствует благоденствию, такого рода оценки вполне допустимы. Однако если мы отождествим счастье с удовлетворенностью жизнью, может возникнуть проблема: например, Салли может быть удовлетворена только потому, что она считает важным быть благодарной за все хорошее в жизни. Такого рода случаи не являются сугубо теоретической возможностью. Быть может, очень высокий уровень удовлетворенности жизнью, который фиксируется в США и многих других странах на основе собственных оценок респондентов, отражает лишь широкое принятие норм благодарности и общую склонность выделять позитивные моменты жизни; или, быть может, это то ощущение, что непринятие собственной жизни равняется отсутствию самоуважения. Ничего удивительного, что большинство людей, даже те, кто претерпевает большие тяготы, могут с готовностью находить основания для удовлетворенности собственной жизнью. Жизнь может быть весьма непростой штукой для человека, который неспособен ее принять.
Подобная критика теорий удовлетворенности жизнью по большей части оформилась недавно, потому нам еще предстоит наблюдать развитие дебатов на данную тему. Возможно, иные способы понимать удовлетворенность жизнью, к примеру отказ от общего суждения в пользу агрегирования множества конкретных случаев удовлетворенности и неудовлетворенности, снизит силу этих возражений. С другой стороны, смягчить значимость данных возражений в контексте определенных целей, например в контексте построения теории благоденствия, могут более абстрактные или более ограничительные формы концептуализации удовлетворенности жизни [10].
2.4 Гедонизм против теории эмоционального состояния
Вторая группа вопросов касается различий между двумя позициями, которые подчеркивают аффективную природу счастья: гедонизмом и теориями эмоционального состояния. Привлекательность гедонизма в общем понятна: нам очень важно то, насколько приятны наши переживания. Многие философы утверждали, что только это и важно. Что, однако, мотивирует создание теории эмоционального состояния, которая, очевидно, весьма схожа с гедонизмом, но исключает из понятия счастья многие удовольствия? Вопрос о мотивации представляется основной проблемой, с которой сталкивается теория эмоциональных состояний: что мы получим, сконцентрировавшись на эмоциональном состоянии, а не на счастье?
Один из аргументов в пользу этой позиции представляется интуитивно ясным: странно было бы думать, что психологически поверхностные удовольствия неизменно влияют на то, насколько человек счастлив. В качестве примера таких удовольствий можно привести простую радость съесть крекер, или интенсивное удовольствие оргазма, которое, тем не менее, нисколько не трогает человека, как бывает при беспорядочной половой активности. Интуитивная разница напоминает о дистинкции, проведенной некоторыми древними философами. Рассмотрим, например, следующий пассаж из Бесед Эпиктета: «”Голова у меня болит”. Не говори: “Ох, горе!” “Ухо у меня болит”. Не говори: “Ох, горе!” И я не говорю, что не дано стенать, но изнутри не стенай» [Эпиктет 1997, 71]. Стоики не рассчитывали, что человек сможет полностью избавиться от неприятных ощущений; это, очевидно, невозможно. Скорее их замысел состоял в том, чтобы не давать такого рода ощущениям достать нас, повлиять на наше эмоциональное состояние.
Зачем вообще настаивать на соответствующем различии при характеристике понятия счастья? Для большинства людей разница между счастьем в гедонистическом понимании и счастьем в понимании теории эмоционального состояния минимальна. Но если потеряно будет немногое, то что будет приобретено? Во-первых, более «центральные» для нашего эмоционального состояния аффекты могут иметь особую связь с личностью или самостью, тогда как более «периферийные» аффекты вроде удовольствия от поедания крекера могут относиться субличностным аспектам нашей психологии. Поскольку благоденствие обычно связывается с идеей самореализации, подобное различие может указывать на разную степень важности этих состояний. Другой довод в пользу того, чтобы обратить внимание на эмоциональное состояние, а не только на конкретные переживания, заключается в том, что эмоциональное состояние может обладать большей психологической глубиной: его влияние на нашу психическую жизнь, физиологию и поведение, вероятно, глубже и объемнее. Таким образом, увеличивается объяснительное и предсказательное значение счастья и, что важнее, его желанность: счастье, согласно этой позиции, является не просто чем-то приятным, но главным источником удовольствия и других благ [Fredrickson 2004; Lyubomirsky, King et al. 2005]. В этом отношении эмоциональное состояние можно сравнить со здоровьем. Хотя многие считают, что здоровье важно прежде всего в силу его связи с удовольствием, тем не менее мало кто сомневается в его важности как таковой. Теории эмоционального состояния фиксируют ту идею, что счастье относится к психологической направленности индивида или его диспозиции: согласно теории эмоционального состояния, быть счастливым означает не просто претерпевать определенную последовательность переживаний, но самим своим существом проявлять благоприятное отношение к условиям своей жизни; это своего рода психическое утверждение свой жизни. Здесь обнаруживает себя сходство с теориями удовлетворенности жизнью: в противоположность гедонизму, обе эти позиции рассматривают счастье как нечто диспозициональное, включающее позитивную направленность по отношению к собственной жизни. Однако теории удовлетворенности жизнью обычно подчеркивают рефлексивное или рациональное принятие, а теории эмоционального состояния акцентируют внимание на вердикте нашей эмоциональной природы.
Поскольку теории эмоционального состоянии были эксплицитно обоснованы совсем недавно, остается неясным, как будет развиваться их спор с гедонизмом, хотя последний, очевидно, остается главным соперником данных теорий в специальной литературе [Feldman 2010; Morris 2011]. Кроме того, все аффективные теории сталкиваются с описанной выше трудностью, мотивирующей создание теорий удовлетворенности жизнью, а именно, проблемой является их слабая связь с приоритетами человека, а также ограниченная способность отражать качество жизни людей в целом.
2.5 Гибридные подходы
Учитывая ограничения более узких теорий счастья, весьма привлекательным может представляться некоторый гибридный подход вроде теории субъективного благоденстви. Эта стратегия не вполне изучена в философской литературе, хотя теория «удовлетворенности жизнью» Самнера может быть названа гибридной (Sumner 1996). Так или иначе, гибридный подход сам по себе вызывает вопросы. Если мы приходим к нему путем такого рода рассуждений, ситуация напоминает попытку скрестить либо два неудачных подхода, либо неудачный подход с удачным. Подобный союз может и не породить хороших результатов. Во-вторых, у людей имеются разные интуиции относительно того, что считать счастьем, и ни одна теория не сможет вместить их все. Любая теория, которая стремится это сделать, рискует не понравиться вообще никому. Третья проблема заключается в том, что разные компоненты любого гибрида могут быть важны по весьма разным причинам, так что счастье, понятое в соответствии с таким подходом, может вообще не решать какого-то взаимосвязанного множества проблем. Атрибуция счастья может быть малоинформативной, если оно понимается слишком широко.
3. Наука о счастье
3.1 Может ли счастье быть измерено?
Взрывной рост эмпирических исследований счастья ставит перед нами важнейший вопрос: как и в какой степени счастье может быть измерено? [11] Как представляется, не существует какого-то принципиального препятствия для измерения (по крайней мере примерного) того, насколько люди счастливы. Возможно, исследователи никогда не достигнут точности «гедониметра», о котором задумывался Эджворт с целью продемонстрировать, насколько человек в действительности счастлив [Edgeworth 1881]. На самом деле такое устройство может оказаться принципиально невозможным, если счастье включает множество измерений, которые или нельзя точно измерить количественно, или нельзя сложить между собой. Даже в этом случае может иметь смысл разработка приблизительных измерителей счастья или по крайней мере измерителей различных измерений счастья. Аналогичным образом депрессия может не поддаваться точному выражению в конкретном числе, однако существует множество полезных, хотя и не вполне точных измерителей депрессии. В случае со счастьем вполне вероятно, что даже существующие измерители дают нам информацию относительно того, насколько тревожен, весел, удовлетворен и т.п. человек, и потому они также могут сообщить нечто о степени его счастья. Было обнаружено, что даже простейшие измерители из специальной литературы, основанные на собственной оценке респондента, хорошо коррелируют со множеством интуитивно связанных переменных, например с оценками друзей, улыбчивостью, физиологическими показателями, здоровьем и т.д. [Pavot 2008].
Важно отметить, что в большинстве научных исследований требуется лишь выделить определенные закономерности во множестве индивидуальных случаев, например, определить, склонны ли вдовы быть менее счастливыми, чем молодожены, однако эта задача вполне совместима с существенной ненадежностью при оценке индивидуального счастья. Аналогичным образом неточный термометр является плохим источником сведений о температуре, но показания множества таких термометров могут неплохо коррелировать с реальной температурой, сообщая нам, например, что в Миннесоте холоднее, чем во Флориде.
Здесь обнаруживает себя важное ограничение: измерения счастья могут хорошо коррелировать с тем, насколько люди счастливы, показывая, какие группы людей склонны быть счастливее других, но при этом полностью ошибаться в отношении абсолютного уровня счастья. Собственные оценки счастья, к примеру, могут корректно указывать, что безработные существенно менее счастливы, чем работающие люди. При этом все такие индивидуальные оценки могут быть ложными — например, если каждый, кто несчастлив, утверждает, что счастлив, или наоборот — лишь бы безработные свидетельствовали о меньшем уровне счастья, чем работающие. Подобным образом термометры могут показывать, что в Миннесоте холоднее, чем во Флориде, но не давать при этом верной температуры.
Из этих размышлений следуетт два вывода. Во-первых, основанные на собственной оценке измерители счастья могут быть надежными показателями относительного счастья, мало что говоря при этом об абсолютных показателях счастья людей. Иначе говоря, мы можем знать, кто счастливее, не зная, счастливы ли люди на самом деле. Во-вторых, даже сравнение относительного счастья может быть неточным, если сравниваемые группы систематически по-разному искажают свои сообщения. Эта проблема особенно значима при межкультурных сравнениях счастья, когда различные нормы относительно счастья могут препятствовать сравнению собственных оценок респондентов. Французы могут свидетельствовать о меньшем, нежели американцы, уровне счастья не потому, что их жизнь менее приятна или меньше их удовлетворяет, а потому, что они в целом склонны менее позитивно все оценивать. По этой причине может оказаться полезным применение инструментов, которые менее подвержены культурно обусловленным искажениям, включая более узкие вопросы и физиологические измерения [12].
До сих пор мы предполагали, что люди могут ошибаться относительно того, насколько они счастливы. Но насколько это правдоподобно? Некоторые исследователи утверждают, что искренние оценки респондентами своего счастья принципиально не могут быть ложными. Если вы считаете себя счастливым, говорят в таких случаях, вы действительно счастливы. Это утверждение неправдоподобно согласно гедонистическим подходам и теориям эмоционального состояния, поскольку в данных теориях считается, что суждения о счастье включают не только чувства человека в конкретный момент, но также и прошлые чувства, воспоминания о которых очевидно могут быть смутными. Далее, существует мнение, что даже суждения относительно собственных чувств в настоящий момент могут быть ошибочны, особено относительно таких состояний, как тревожность [13].
Как представляется, идея о безошибочности искренних свидетельств о собственном счастье может быть верна только относительно очень конкретной концепции счастья, а именно — относительно некоторой теории удовлетворенности жизнью, согласно которой люди считаются удовлетворенными жизнью до тех пор, пока они склонны эксплицитно выносить суждение, что в целом удовлетворены своей жизнью. Кроме того, здесь подразумевается, что свидетельства о собственном счастье полностью основаны на такого рода суждениях относительно удовлетворенности своей жизнью. Иначе говоря, предполагается, что люди воспринимают вопросы о «счастье» как вопросы об удовлетворенности жизнью. С учетом этих допущений мы можем резонно заключить, что сообщения о собственном уровне счастья безошибочны. Однако возникает вопрос относительно сугубой важности таким образом понимаемого счастья. Кроме того, маловероятно, что респонденты всегда интерпретируют вопросы о счастье как вопросы о степени удовлетворенности жизнью. В любом случае даже сторонники теорий удовлетворенности могут не удовольствоваться таким вариантом понимания счастья, поскольку удовлетворенность жизнью иногда рассматривается не только относительного общего суждения о жизни в целом, но и относительно суждений о конкретных вопросах или сферах жизни, которые для нас значимы. Некоторые не решатся назвать удовлетворенными людей, которые терпеть не могут множество важных вещей в своей жизни, что бы они ни утверждали относительно своей жизни в целом.
Похожим образом иногда отстаивают практику измерения уровня счастья посредством простых опросов, в которых людям предлагается эксплицитно сообщить, насколько они «счастливы». В частности, утверждается, что в этом случае люди могут сами для себя решить, что такое счастье. Такой ход мысли опять же предполагает спорный тезис, согласно которому свидетельства о собственном уровне счастья находятся в русле теории удовлетворенности жизнью, а именно, что наша удовлетворенность («счастье») зависит от того, что для нас важно. Другой вариант состоит в том, чтобы буквально предоставить самому респонденту решение, означает ли счастье гедонистическое состояние, эмоциональное состояние, удовлетворенность жизнью или нечто иное. В таком случае для одного «Я счастлив» будет означать «мои переживания в целом приятны», а для другого — «Я удовлетворен своей жизнью в целом». Однако остается неясным, будет ли вообще полезным исследование, в котором задаются такого рода неопределенные вопросы, ведь респонденты, в сущности, будут отвечать на разные вопросы.
Таким образом, при измерении счастья посредством собственных свидетельств респондентов может быть разумнее использовать иные, отличные от «счастья» и родственных ему слов, термины, значение которых относительно понятно и стабильно. Другими словами, исследователи должны заранее решить, что они хотят измерять: удовлетворенность жизнью, гедонистическое состояние, эмоциональное состояние или что-то другое, а уже затем задавать вопросы, которые недвусмысленно относятся к соответствующим состояниям [14]. Эта стратегия может быть совершенно необходимой при межкультурных исследованиях, в которых весьма непросто порой найти адекватный перевод слова «happy», особенно если учитывать, что значение этого английского слова также остается предметом споров [Wierzbicka 2004].
Эта статья посвящена исследованиям субъективного благосостояния, поскольку именно они обычно именуются исследованиями «счастья». Однако психологические исследования благоденствия могут принимать и другие формы. Здесь стоит отметить «эвдемоническое» направление в специальной литературе (оно часто противопоставляется «гедонистическому»), которое использует более широкий круг индикаторов для репрезентации объективных человеческих потребностей, например осмысленность жизни, личностный рост, родственные связи, автономию, компетентность и т.д. [15] (Включение субъективного благоденствия в сферу «гедонистического» может вводить в заблуждение, поскольку удовлетворенность жизнью, как было сказано выше, представляется в первую очередь негедонистической ценностью.) Другие инструменты оценки благоденствия могут не относиться очевидным образом ни к «счастью», ни к эвдемонии», например, если они включают вопросы относительно того, насколько осмысленной человек считает свою деятельность или видит ли он в ней внутреннее достоинство [White and Dolan 2009]. Важным остается вопрос о том, в какой мере исследования благоденствия должны включать индикаторы, выходящие за пределы субъективного благоденствия.
3.2 Эмпирические результаты: обзор
Научная литература о счастье разрослась до такой степени, что в данной статье мы сможем лишь кратко коснуться самых ее верхов [16]. Вот несколько примеров часто цитируемых тезисов:
1. Большинство людей счастливы.
2. Люди приспосабливаются к большинству изменений, возвращаясь к «исходному уровню» счастья.
3. Люди склонны совершать серьезные ошибки пытаясь достичь счастья и оценивая свое счастье.
4. Материальное благосостояние, неожиданным образом, оказывает весьма умеренное влияние на уровень счастья.
Первый тезис (большинство людей счастливы) представляется точкой консенсуса среди исследователей субъективного благоденствия (исходный довод в пользу этого тезиса см. в [Diener and Diener 1996]). Данный тезис подтверждается тремя группами свидетельств: большинство людей в большинстве мест сообщают, что счастливы; большинство людей сообщают, что удовлетворены своей жизнью; большинство людей испытывают больше позитивных, чем негативных аффектов. Таким образом, согласно каждой из центральных теорий счастья, факты свидетельствуют в пользу того, что большинство людей действительно счастливы. Однако этот вывод можно оспорить несколькими способами. Во-первых, сторонники теорий удовлетворенности жизнью могут поставить вопрос о том, насколько собственные свидетельства распондентов об удовлетворенности жизнью достаточны для того, чтобы установить, что люди действительно удовлетворены своей жизнью. Возможно, собственные свидетельства являются ошибочными, например, если человек считает себя удовлетворенным, но при этом демонстрирует множество признаков неудовлетворенности в своем поведении, к примеру, высказывает жалобы относительно каких-то важных аспектов своей жизни или пытается изменить их. Во-вторых, сторонники теорий аффекта (гедонизма или теорий эмоционального состояния) могут поспорить с тем представлением, что для счастья достаточно простого количественного преобладания позитивных аффектов. Хотя традиционно гедонисты действительно полагали, что для счастья достаточно самого минимального преобладания позитивных аффектов над негативными, это представление практически не обосновывается в современной литературе, а недавно оно стало оспариваться [Haybron 2008c]. Некоторые исследовали стали отстаивать тезис, согласно которому «процветание» требует соотношения позитивных и негативных аффектов более чем 3 к 1, поскольку именно таков, как представляется, порог в широком смысле благоприятного функционирования психики [Fredrickson and Losada 2005; Larsen and Prizmic 2008]. Если бы схожие пропорции были приняты в качестве порога счастья (согласно гедонизму или теориям эмоционального состояния), многие эмпирические свидетельства, приводимые в доказательство счастья людей, могли бы в действительности показывать обратное. Так или иначе, эмпирические тезисы глубоко зависят от не самоочевидных философских взглядов на природу счастья, что на конкретном примере демонстрирует нам, как философские исследования счастья могут быть полезны для научных исследований.
Второй тезис, касающийся способности к адаптации и исходного уровня, опирается на хорошо известные данные, согласно которым крупные события в жизни человека, например получение увечий в результате несчастного случая или выигрыш в лотерею, сильно влияют на уровень счастья только в относительно краткосрочном периоде, после которого индивиды обычно возвращаются к приблизительно тому же уровню счастья, который у них был прежде [17]. Кроме того, исследования близнецов показали, что субъективный уровень благоденствия в значительной степени является наследственной характеристикой, обычно оцениваемой числом 0,5. Вследствие этого многие исследователи стали утверждать, что каждый индивид имеет характерный для себя «исходный уровень» счастья, вокруг которого с течением времени происходят колебания. Подобные утверждения стали причиной озабоченности относительно того, не является ли стремление к счастью и его культивирование в целом бессмысленным предприятием [Lykken and Tellegen 1996; Millgram 2000]. Однако, как представляется, сейчас доминирует позиция, согласно которой более ранние тезисы об исключительной мере адаптивности были преувеличены. Хотя адаптация действительно имеет место, многие факторы, включая инвалидность, могут оказывать длительное и значительное влияние на уровень счастья людей [18]. Это было понятно уже на основе специальной литературы о коррелятах и причинах счастья, которую мы обсудим ниже. Если для счастья важны такие вещи, как межличностные отношения и занимательная работа, то оно, вероятно, не является просто чертой личности или темперамента. Кроме того, едва ли межкультурные различия в показателях счастья обусловлены исключительно разнообразием личностных качеств. Стоит также отметить, что даже сильно обусловленные наследственностью характеристики могут быть подвержены развитию. Повышение условий жизни увеличило рост мужчин в Голландии на 8 дюймов, от низкого (пять футов и три дюйма) до высокого (выше шести футов), за последние 150 лет [Fogel 2005]. При этом рост считается куда более наследуемой характеристикой, чем счастье; так, уровень наследуемости колеблется между 0,6 и 0,9 (см., например, [Silventoinen, Sammalisto et al. 2003]) [19].
3.3 Источники счастья
К вопросу об ошибках мы обратимся в разделе 5.2. Между тем, последний тезис (материальное благополучие имеет относительно скромное влияние на счастье) недавно стал предметом горячих споров. Некоторое время стандартной позицией для исследователей субъективного благоденствия была точка зрения, согласно которой после преодоления низового порога удовлетворения базовых нужд получение экономических выгод слабо влияет на уровень счастья. Например, в соответствии со знаменитым парадоксом Истерлина, богатые люди счастливее своих соотечественников, но богатые нации немногим счастливее, чем менее процветающие, и, что еще удивительнее, экономический рост здесь не играет практически никакой роли [Easterlin 1974]. Так, в США измеряемый уровень счастья не вырос существенным образом с 1947 года, несмотря на мощный рост благосостояния и доходов. Короче говоря, если люди уже не живут в бедности, абсолютные уровни благосостояния и дохода мало влияют на уровень их счастья.
Недавно некоторые авторы стали возражать против этих тезисов, утверждая, что абсолютный уровень дохода сильно влияет на счастье по всему спектру возможного дохода (см., например, [Stevenson and Wolfers 2008]). Вопрос продолжает активно обсуждаться, однако в 2010 году в двух крупномасштабных исследованиях, опирающихся на данные Института Гэллапа, которые включают усовершенствованные измерения удовлетворенности жизнью и соотношения позитивных и негативных аффектов, было выдвинуто мнение, что обе стороны могут быть частично правы [Kahneman and Deaton 2010; Diener, Ng et al. 2010]. В результате опроса большого числа американцев, с одной стороны, и того, что называют первой глобальной репрезентативной выборкой человечества, с другой, в данных исследованиях было обнаружено, что доход все же существенным образом (0,44 по глобальной выборке) и на всех уровнях коррелирует с уровнем счастья, точнее говоря, с «оценкой жизни», которая измеряется через просьбу к респонденту оценить его жизнь, не сообщая об уровне удовлетворенности ею. Однако корреляция между доходом домохозяйства и аффектами гораздо ниже: 0,17 по глобальной выборке для позитивных аффектов, 0,09 для негативных аффектов, а в США вообще 0 при доходе выше 75 000$ (хотя корреляция при низком уровне доходов довольно высока). Если данные результаты утвердятся, вывод из них, как представляется, будет состоять в том, что доход довольно сильно коррелирует с уровнем удовлетворенности жизнью, но слабо связан с эмоциональным благоденствием, по крайней мере при превышении определенного низового порога.
Короче говоря, наличие связи между деньгами и счастьем зависит от того, какую теорию счастья мы принимаем: согласно теории удовлетворенности жизнью, связь может быть весьма сильной, тогда как в аффективных теориях она будет значительно слабее, но опять же при превышении некоторого скромного порога. Здесь философские взгляды на счастье также могут играть существенную роль в понимании эмпирических результатов, а также при оценке их практической значимости. Экономический рост, например, долгое время был главным приоритетом для большинства правительств, поэтому свидетельства о его низком влиянии на уровень благоденствия могут иметь серьезное влияние на проводимую политику.
Важно отметить, что исследования подобного рода фокусируются на общих тенденциях, а не на конкретных случая, и никто не спорит, что имеются существенные исключения. Здесь стоит упомянуть случаи, в которых народонаселение имеет высокий уровень счастья и низкий уровень материального благосостояния. К примеру, ряд латиноамериканских стран, пастухи Масаи, охотники-собиратели Инуиты и сообщества Амишей показали относительно высокие показатели субъективного благоденствия, порой выше, чем многие богатые нации, что также подтверждается множеством неформальных свидетельств, согласующихся с этими данными [20]. Такие «позитивные обособленцы» наводят на мысль, что некоторые общества могут поддерживать высокий уровень счастья исключительно малыми материальными ресурсами. Важность денег для счастья может сильно зависеть от общества, в котором живет человек. Кроме того, весьма интересен вопрос, особенно в связи с проблемами окружающей срелы, насколько уроки подобных сообществ могут или должны переноситься на другие социальные формы, в которых материальные достижения и уровень счастья на данный момент связаны куда более тесным образом. Возможно, некоторая степень разделения счастья и количества денег была бы желательна.
Итак, роль денег в достижении счастья на настоящий момент представляется многоплановой, и она сильно зависит от того, как мы понимаем счастье, а также какие сообщества мы рассматриваем. Что еще может иметь важное значение для счастья? В специальной литературе нет какого-то определенного перечня основных источников счастья — отчасти потому, что неясно, как их разделить между собой. Однако следующие элементы, как представляется, входят в общепринятый набор основных коррелятов счастья: межличностные отношения, участие в интересной и стимулирующей деятельности, материальная и физическая безопасность, ощущение осмысленности или цели, позитивный взгляд на вещи, автономия и контроль [21]. В числе других коррелятов счастья можно, помимо прочего, назвать религию, хорошее руководство, доверие, помощь другим, ценности (например, наличие нематериальных ценностей), достижение целей, наличие работы, а также, возможно, связь с естественным окружением [22].
Быть может лучший срез коррелятов счастья в глобальной перспективе представил Мировой Опрос Гэллапа, упомянутый выше [Diener, Ng et al. 2010]. В данном исследовании, мера удовлетворенности жизнью, как мы и писали, была больше связана с материальным благосостоянием: доходом домохозяйств, а также обладанием роскошью и удовлетворенностью стандартами жизни. Показатели аффектов, напротив, сильнее коррелировали с тем, что сами авторы назвали «психосоциальным процветанием», а именно, с тем, сообщали ли люди о том, что к ним относились с уважением в течении последнего дня, что у них есть семья и друзья, на которых можно положиться, что они изучают что-то новое, делают то, что у них получается лучше всего, а также сами выбирают, как проводить время.
Значение этих результатов частично зависит от надежности измерений. Одна из возможных причин ошибки — преувеличение взаимосвязи между удовлетворенностью жизнью и материальными достижениями. Данное преувеличение может иметь место в силу использования «лестничной» шкалы для оценки жизни, поскольку лестницы ассоциируются с материальными устремлениями. Ошибки также могут возникать в результате наличия когнитивных искажений, связанных с яркостью восприятия, из-за которых о материальных заботах может быть легче вспомнить, чем о других ценностях, например, о том, удалось ли человеку завести детей, или искажений, которые основаны на зависимости между уровнем дохода и позитивным взглядом на вещи (возможно, богатые имеют склонность отвечать более позитивно, нежели бедные). Другой вопрос касается того, насколько адекватно измерения аффектов могут отследить разнообразные измерения эмоциональной жизни людей. Тем не менее результаты в целом согласуются с другими исследованиями (см., например, [Stevenson and Wolfers 2008]), поэтому едва ли их можно считать артефактом измерительных инструментов, использованных в данном исследовании [23]. Другая точка неопределенности — причинная история, которая стоит за этими корреляциями: являются ли корреляты счастья, например психосоциальная успешность, причинами счастья, или счастье само является их причиной, или причиной обоих являются некоторые третьи факторы, или, что вероятнее всего, имеет место некоторая комбинация этих вариантов.
Отметив, как положено, эти опасения, можно правдоподобно утверждать, что, согласно данному исследованию, материальный прогресс в среднем имеет тенденцию помогать людям успешнее достигать желаемого в своей жизни, что было обнаружено при измерении уровня удовлетворенности жизнью, тогда как межличностные отношения и увлекательная деятельность более важны для эмоциональной жизни людей. Значение этого вывода зависит от того, какая теория счастья верна.
4. Важность счастья
4.1 Сомнения относительно ценности счастья
Если бы вы провели опрос общественного мнения относительно ценности счастья, по крайней мере в западных либеральных демократиях, то скорее всего обнаружили бы существенную поддержку утверждения, согласно которому для благоденствия человеку нужно только счастье. Многие философы на протяжении веков также поддерживали эту позицию, зачастую предполагая гедонистическое понимание счастья. (Немногие из них, подобно Алмедеру [Almeder 2000] отождествляли благоденствие со счастьем, понимаемым как удовлетворенность жизнью.)
Большинство философов, однако, отвергали гедонистические подходы к благоденствию, равно как и другие варианты истолкования благоденствия через понятие ментальных состояний, а с ними — и ту идею, что счастья может быть достаточно для благоденствия [24] (cм. Благоденствие (англ.)). Возражения против менталистских теорий благоденствия группируются вокруг двух базовых наборов проблем. Во-первых, широко распространено мнение, что не-ментальные условия нашей жизни имеют важное значение для благоденствия. Например, любит ли нас наша семья, насколько подлинны наши предполагаемые достижения, действительно ли имеет место то, о чем мы заботимся. Самое известное возражение такого рода — мысленный эксперимент Роберта Нозика с машиной опыта, в котором нам предлагается представить устройство по созданию виртуальной реальности, которое может в совершенстве симулировать любую реальность для своего пользователя, который будет считать этот опыт подлинным [Nozick 1974]. Стали бы вы на всю жизнь подключаться к такой машине? Большинство людей не стали бы, потому данный случай многими рассматривается как опровержение менталистских теорий благоденствия. Как представляется, помимо наличия позитивных ментальных состояний людям важно, чтобы их жизнь действительно шла хорошо и чтобы состояния сознания были надлежащим образом связаны с реальным положением дел.
Вторая группа возражений относится к различным вариантам, при которых нам интуивно кажется, что счастливый человек живет обедненной и низменной жизнью. Самое известное опасение на данный счет касается адаптации, при которой индивиды, сталкиваясь с враждебными обстоятельствами, понижают свои ожидания и, как сформулировал Сен, довольствуются «малыми милостями» [25]. Даже раб может впитать ценности своих угнетателей и быть счастлив, однако для нас очевидно, что его участь незавидна. С данной проблемой также связаны опасения относительно людей с пониженными возможностями (слепота, синдром Дауна), а также относительно тех, кто решает вести ограниченную, стесненную или примитивную жизнь (например, считать количество травинок). Опасения относительно обедненной жизни являются первичным мотиватором аристотелианских теорий благоденствия, которые подчеркивают необходимость полной и подобающей реализации человеческих возможностей.
Ввиду этих и других возражений большинство комментаторов сделало вывод, что ни счастье, ни какое-либо другое ментальное состояние не может быть достаточным для благоденствия. Философский интерес к счастью постоянно угасал, поскольку его теоретическое значение становится неясным, если счастье не играет важной роли в нашем понимании блага.
Как счастья может быть недостаточно для благоденствия, так и благоденствие может быть лишь одним из компонентов благой жизни, притом не самым важным. Выражение «благая жизнь» означает здесь жизнь, которая является благой вообще, с учетом всех ценностей, которые имеют значение в жизни, несут ли они пользу индивиду или нет. Кант, например, считал моральность и благоденствие важными, но все же различными элементами благой жизни. Однако моральность должна быть нашим первым приоритетом, которым никогда нельзя жертвовать ради личного счастья.
В действительности среди специалистов по этике имеется широкий консенсус (или нечто очень близкое к консенсусу) относительно учения о приоритете добродетели: грубо говоря, требования добродетели и морали превосходят по важности все другие ценности в жизни [26]. Мы в первую очередь должны жить и действовать хорошо или по крайней мере не плохо и ошибочно. Данная позиция не обязательно принимает жесткую форму, настаивая, что мы всегда должны действовать максимально добродетельно, или что моральные основания всегда имеют преимущество. Однако она по крайней мере означает, что если для счастья надо действовать дурно, то счастьем можно пожертвовать. Если оставить семью, в которой вы несчастливы, это дурной поступок, то вы должны оставаться несчастливы или найти другие, более приемлемые пути стремления к счастью.
Наиболее влиятельные позиции внутри каждого из трех больших подходов к этике (консеквенционализме, деонтологии и этике добродетели) согласны относительно некоторой формы приоритета добродетели. Данные позиции главным образом расходятся не относительно важности того, чтобы быть хорошим, а относительно того, всегда ли это полезно нам самим. Сторонники этики добродетели склоняются к утвердительному ответу на этот вопрос, сторонники двух других подходов — к отрицательному. Основывая добродетель на благоденствии, как это делают аристотелианцы, мы можем получить более требовательную этику, что в некотором отношении и происходит. Однако многие деонтологи (особенно Кант) и консеквенционалисты отстаивают столь суровое, столь строго моралистическое видение благой жизни, что Аристотелю и не снилось (см., например, [Singer 1972]).
Короче говоря, многие философы считают, что счастья недостаточно для благоденствия и что оно еще менее важно для благой жизни. Эти воззрения могут, как кажется, лишать счастье какой-либо существенной роли в этической мысли. Однако благоденствие по-прежнему рассматривается как центральное понятие этической мысли, обозначая важнейший элемент благой жизни, если и не единственный. Кроме того, имеются основания считать, что счастье все-таки весьма важно как с практической, так и с теоретической точек зрения — вопреки озвученным выше опасениям.
4.2 Реабилитация счастья в теории благоденствия
Даже если счастья недостаточно для благоденствия, с чем согласились бы далеко не все философы, оно все равно может занимать привелигированное место в теориях благоденствия. К этому заключению можно прийти двумя путями.
Во-первых, счастье можно быть важным компонентом теории благоденствия. Теории, интерпретирующие благоденствие через объективный перечень его критериев, иногда включают счастье или связанные с ним ментальные состояния вроде радости в число базовых составляющих благоденствия. Более амбициозный проект, восходящий к Л.В. Самнеру, отождествляет благоденствие с подлинным счастьем. Счастье является подлинным в двух смыслах: оно основано на информированности и на автономии [Sumner 1996]. Основная мысль такова: в благоденствие входит счастливое существование, при котором счастье является собственной реакцией (это элемент автономии) человека на жизнь, которая действительно является его жизнью (это элемент информированности). Требование подлинности призвано дать ответ на опасения, связанные с машиной опыта, а также опасения относительно «счастливого раба» и проблемы адаптации, поскольку в этих случаях счастье может быть не автономным, а зависящим от манипуляций или некритического принятия угнетающих ценностей. Поскольку именно эти два возражения являются наиболее влиятельной формой критики менталистского понимания благоденствия, подход Самнера обещает существенно усилить позиции ориентированных на счастье подходов к благоденствию. Кроме того, некоторые философы разработали подходы к счастью, которые либо являются вариантами теории подлинности, либо тесно с ней связаны [Brülde 2007; Haybron 2008a, c; Tiberius and Plakias 2010]. Однако данный подход остается относительно новым, поэтому его долгосрочные перспективы неясны.
Вторая стратегия отказывается от проекта единой теории благоденствия, признавая вместо этого семейство из двух или более видов пруденциальных ценностей. Счастье может играть важнейшую роль для одной из этих ценностей, либо вообще исчерпывать ее смысл. Шелли Каган, например, предположил, что гедонизм благосостояния может быть корректной теорией относительно того, насколько хорошо человек живет, но не относительно того, насколько хороша жизнь человека; последнее можно рассматривать как некоторую отдельную ценность [Kagan 1992, 1994]. Короче говоря, мы можем разделить узкое и широкое понятие благоденствия. Пользователь машины опыта может благоденствовать в узком смысле, но не в широком, т.к., хотя ему и хорошо, его жизнь довольно печальна. В таком случае счастья может оказаться достаточно для благоденствия, но лишь в узком смысле. Другие философы выдвигали схожие тезисы, однако поддержка этой позиции остается весьма ограниченной. Возможно, это объясняется тем, что выделение различных понятий пруденциальных ценностей дополнительно усложняет и так весьма непростую работу по построению теории благоденствия, на что явно указывает и сам Каган [27]. Интересен и следующий вариант: выражение «счастливая жизнь» и соответстсвующий смысл счастья как благоденствия в действительности может обозначать конкретную разновидность благоденствия: возможно, это благоденствие в широком смысле, о котором мы только что говорили, или благоденствие как идеальное состояние, предельная цель практических рассуждений. Это могло бы объяснить, почему в философской литературе для обозначения представлений о благоденствии устойчиво используется слово «счастье», а не более стандартное «благоденствие».
4.3 Переоценено ли счастье?
В предшествующем разделе мы обсудили, как понятие счастья может эффективно работать даже в нементалистских теориях благоденствия. Этот вопрос относился к роли счастья в теориях благоденствия. Заметим, что он отличается от вопроса о том, насколько счастье важно для благоденствия как такового. Даже та теория благоденствия, которая вообще не оперирует понятием счастья, может тем не менее допускать, что счастье является важнейшим компонентом благоденствия или вносит в него свой вклад, поскольку оно связано с теми вещами, которые в конечном счете образуют благоденствие. Например, если ваш подход к благоденствию находится в русле теории желаний, то вы, скорее всего, допускаете, что для большинства людей счастье является центральным аспектом благоденствия, поскольку большинство людей имеют сильное желание быть счастливыми. Некоторые сторонники теории желаний действительно утверждали, что их подход дает на выходе некоторую форму гедонизма, на том основании, что большинство людей желают не что иное, как счастье или удовольствие [Sidgwick 1907/1966; Brandt 1979, 1989].
Важность счастья может быть усмотрена даже с позиции тех теорий, которые обычно смотрят на него пренебрежительно. Аристотелианцы отождествляют благоденствие с добродетельным поведением, однако Аристотель явно считает такое поведение весьма приятным состоянием и даже самой приятной из существующих форм жизни (см, например, «Никомахова этика», Кн. I, Кн. VII). Процветание, в аристотелианской терминологии, невозможно без счастья, а несчастье, очевидно, несовместимо с благоденствием. Даже стоики, которые, как известно, считают все, кроме внутреннего добродетельного настроя, в лучшем случае безразличным, все же приписали бы счастью некоторого рода важность. По крайней мере быть несчастным недобродетельно, а добродетель сама по себе влечет некоторое счастье, а именно приятное состояние покоя. Кроме того, счастье, пусть и будучи чем-то индифферентным, в большинстве случаев было бы предпочтительнее несчастья. Разумеется, и аристотелианское, и стоическое понимание ясно указывают, что одного только счастья недостаточно для благоденствия, что его значение не таково, как обычно считают обыватели, и что некоторые виды счастья могут быть никчемными или даже дурными. Тем не менее никто не отрицает, что счастье так или иначе весьма важно для человеческого благоденствия.
На самом деле, сомнительно, что какая-либо крупная философская школа вообще отрицала важность счастья, по крайней мере в том понимании, которое дают нам наиболее правдоподобные теории счастья. Сомнения относительно его важности имеются, веротяно, в силу ряда факторов. Некоторые скептики, например, сосредоточиваются на относительно слабых концепциях счастья, вроде идеи, что счастье лишь немногим превосходит простую эмоцию, ощущение себя счастливым, — идеи, которую приняли бы лишь немногие из гедонистов или сторонников теории эмоционального состояния. Другие предполагают, что счастье имеет значение только в связи с позитивными состояниями. Однако «счастье» также используется в качестве очень общего термина для обозначения сферы как позитивных, так и негативных состояний, а именно, тех видов ментальных состояний, которые относятся к счастливому или несчастливому существованию. Как понятие «здоровье» имеет тенденцию применяться в основном в связи с проблемами здоровья, также и исследователи счастья могут сосредотачивать свои усилия на изучении и облегчении несчастности — депрессии, страданий, тревоги и других состояний, важность которых остается предметом спора. Исследователи счастья не обязаны больше заботиться об улыбках, чем о нахмуренных бровях.
5. Стремление к счастью и способствование счастью
5.1 Нормативные вопросы
Последняя группа вопросов, которую мы рассмотрим, касается индивидуального и коллективного стремления к счастью. Большая часть популярной литературы про счастье обсуждает вопрос, как сделать себя счастливым, не особенно обращая внимание на то, насколько эта цель достойна, или на то, как можно с этической точки зрения оценить различные средства достижения счастья. В более общей форме вопрос можно сформулировать так: каким образом человеку следует (если вообще следует) стремиться к достижению счастья как части благой жизни?
Ранее мы видели, что в контексте вопроса о благой жизни большинство философов рассматривают счастье как нечто вторичное относительно моральности. Индивидуальное стремление к счастью также может быть оценено с позиции неморальных норм, очевидным примером здесь могут быть пруденциальные нормы. Пруденциальные нормы не обязаны быть простыми вроде «не стреляй себе в ногу». Например, согласно самнеровской теории подлинного счастья, нам не удастся преуспеть, стремясь к счастью неподлинными путями, например, через самообман или тяжелые наркотики вроде сомы у Хаксли, которая гарантирует счастье любой ценой [Huxley 1932/2005]). Эта позиция ставит перед нами интересные вопросы относительно пользы менее экстремальных фармацевтических препаратов вроде терапевтически применяемых антидепрессантов. Подобные медикаментозные средства могут сделать жизнь более приятной, однако многие люди опасаются, не представляют ли они угрозу для подлинности, которая сводит на нет их полезность. Возможно, подобные лекарства подразумевают пруденциальную сделку, с одной стороны, способствуя благоденствию, а с другой — подрывая его. Вопрос о достоинстве таких сделок зависит от того, каков баланс в конкретном случае. Согласно другому варианту, подобные лекарства иногда могут способствовать подлинности, например, если депрессивное расстройство препятствует человеку быть «самим собой».
С точки зрения более общих этических, но пока еще не моральных норм, может иметь место дурное поведение, которое не является аморальным или неблагоразумным. Хотя сам Аристотель рассматривал дурное поведение как по своей природе неразумное, его список добродетелей может здесь помочь, поскольку некоторые из них (остроумие, дружелюбность и др.) обычно не рассматриваются как моральные добродетели. Некоторые морально допустимые методы достижения счастья могут тем не менее быть неподобающими, поскольку они конфликтуют с «этическими» добродетелям. Например, они могут быть недостойными или глупыми.
Внешне добродетельное поведение, направленное на достижение личного счастья, может в случае дурной мотивации оказаться несовместимым с подлинной добродетелью. Например, человек может заниматься филантропией только ради того, чтобы сделать себя счастливее, и действительно тяжело трудиться на этом поприще только для того, чтобы максимизировать свою гедонистическую выгоду. Такого рода поведение нельзя будет с очевидностью назвать проявлением добродетели сострадания или доброты, и, более того, его можно счесть достойным презрения. Аналогичным образом можно восхищаться, с моральной или какой-либо иной точки зрения, благодарностью человека за хорошие события в его жизни. Однако добродетель благодарности может быть поставлена под вопрос определенными видами целенаправленных манипуляций благодарностью, посредством которых человек пытается стать счастливее, сосредоточиваясь на том, за что он благодарен. Если выражение благодарности становится фальшивым или чисто инструментальным, а единственная причина благодарности — стремление к счастью, но не реальное наличие оснований для благодарности, то «благодарность» может перестать быть чем-то достойным восхищения и быть в действительности вовсе не добродетельной.
5.2 Ошибки в достижении счастья
Другой вопрос состоит в том, какие средства достижения счастья наиболее эффективны. Это в основе своей эмпирический вопрос, однако и здесь имеются некоторые проблемы, в отношении которых может быть полезна философская рефлексия. Часто говорят о так называемом «парадоксе гедонизма»: стремление достичь счастья препятствует достижению счастья. Чтобы быть счастливым, не стремись достичь счастья. Однако остается не вполне ясным, каким образом надо истолковать данное изречение, чтобы оно оставалось одновременно интересным и истинным. Конечно, неразумно каждый момент жизни стремиться к счастью, однако с этим никто особенно и не спорит. Тем не менее полное игнорирование счастья также представляется не очень перспективной стратегией его достижения. Если вы выбираете из нескольких равных по своему достоинству занятий, имея хорошие свидетельства в пользу того, что одно из них сделает вас несчастным, а другое, напротив, позволит самореализоваться, представляется неразумным игнорировать данную информацию. Однако это и означает стремиться к счастью. Так называемый парадокс гедонизма скорее стоит понимать не как полный отказ от всякого выраженного стремления к счастью, но как смутное предостережение о том, что не стоит слишком сильно сосредоточиваться на достижении собственного счастья. В пользу этого скромного тезиса имеются хорошие эмпирические свидетельства [Schooler, Ariely et al. 2003; Lyubomirsky 2007].
Тот факт, что иногда счастье достойно стремления, не означает, что наше стремление к нему всегда будет успешным. В последние годы был собран большой массив эмпирических свидетельств относительно того, каким образом люди склонны систематически совершать ошибки при достижении собственных интересов, включая достижение счастья. Предполагается, что подобные склонности к ошибке имеются в ряде сфер, которые связаны со стремлением к счастью, включая:
1. Оценку того, насколько мы счастливы или были счастливы в прошлом [Haybron 2007a, 2008c]
2. Предсказание («прогнозирование») того, что сделает нас счастливыми [Gilbert 2006]
3. Рациональный выбор [Kahneman and Tversky 2000; Gilovitch, Griffin et al. 2002; Hsee
and Hastie 2006]
В связанной с данной темой специальной литературе рассматриваются издержки и выгоды облегчения стремления к счастью (кажущегося облегчения) посредством увеличения количества вариантов выбора. Обнаруживается, что наличие большего числа вариантов склонно делать людей менее счастливыми, например, повышая бремя рассуждений или вероятность сожаления [Schwartz 2004]. Меньше обсуждается весьма важная в данном контексте группа исследований, демонстрирующих, что человеческая психика исключительно подвержена бессознательным социальным или ситуативным влияниям; самые известные результаты здесь получены в ходе экспериментов Милгрэма с послушанием [Doris 2002]. Жизнедеятельность человека и его стремление к счастью могут иметь более глубокие социальные корни, чем многие полагали.
Взятые в совокупности, эти исследования имеют большое значение для двух центральных вопросов в философской специальной литературе: во-первых, вопроса об общей природе человека (например, в каком смысле мы является рациональными животными? как нам понимать автономию человека?); во-вторых, вопроса о философских идеалах хорошего общества и наилучшей формы правления.
5.3 Политика счастья
В политической мысли либеральная традиция модерна тяготела к оптимистичному взгляду на человеческую природу и индивидуальную способность к благоразумному выбору. Отчасти по этой причине сохранение и расширение индивидуальных свобод, включая увеличение возможностей выбора, многими воспринималось как главная, если вообще не единственная цель легитимных правительств. Люди должны быть освобождены, чтобы стремиться к хорошей жизни, как они ее понимают, а государство, помимо задачи их освобождения, должно в целом воздерживаться от участия в деле способствования благоденствию.
Это видение хорошего общества основано на эмпирических допущениях, которые вызывают все больше и больше разногласий. Если оказывается, что люди систематически и предсказуемым образом ошибаются при попытках реализовать свои интересы, то правительство может разработать политику, которая будет корректировать подобные ошибки [28]. Конечно, вмешательство правительства может стать причиной другого рода ошибок, и существует спор о том, не принесут ли подобные меры скорее вред, чем пользу [Glaeser 2006].
Но даже если правительство не в состоянии эффективно противостоять человеческому неблагоразумию, тем не менее может оказаться, что людям лучше живется при тех формах социальной организации, которые ограничивают выбор человека или влияют на него таким образом, чтобы снижать риск серьезных ошибок. (Полезным примером здесь может быть пищевая культура и ее влияние на здоровье.) Идея о том, что людям живется лучше, когда их жизнь существенным образом ограничена или направляется социальным и материальными контекстом, получила название «контекстуализм»; противоположная точка зрения, согласно которой люди живут максимально хорошо тогда, когда их жизни, насколько это только возможно, определяются самими индивидами, называется «индивидуализмом» [Haybron 2008c]. В число современных сторонников контекстуализма входят коммунитаристы, хотя контекстуализм не является политическим учением и совместим с либерализмом. Контекстуализм, говорящий о способствовании благоденствию, связан с недавними работами по моральной психологии, которые подчеркивают социальный характер человеческой деятельности и находятся в русле таких подходов, как, например, ситуационизм и социальный интуиционизм [29].
Помимо вопросов эффективности важным предметом дебатов в последнее время стали моральные вопросы относительно усилий государства по увеличению счастья. Это обуславливается, во-первых, развитием специальной литературы, посвященной ошибкам в достижении счастья, во-вторых, исследованиями, которые указывают, что традиционная сфера приложения усилий государства по увеличению благоденствия, а именно экономический рост, удивительно мало влияет на уровень счастья [30]. Беспокойство вызывает патернализм: не слишком ли сильно политика увеличения счастья покушается на личные свободы? Некоторые опасаются возникновения политического курса, слишком уж напоминающего дивный новый мир Хаксли, где государство посредством наркотиков гарантирует счастье для всех [Huxley 1932/2005]. Однако предлагаемые сегодня варианты изменения политики представляются гораздо более скромными. Например, попытки побудить людей откладывать сбережения на пенсию могут иметь патерналистский характер, однако защитники такого рода мер утверждают, что такая политика может быть достаточно осторожной, так что ни у кого не будет против нее возражений, и порой здесь начинают говорить даже о «либертарианском патеранализме» [Thaler and Sunstein 2008] [31]. Идея состоит в том, что мягкие «наводки», например включение в форму трудового договора базовой опции по сохранению денег на пенсию, очевидно, мало помешают выбору, создавая лишь самые незначительные помехи для тех, кто хотел бы сделать иной выбор, а целевые группы населения, напротив, могли бы приветствовать подобную меру.
Кроме того, относительно осторожными и, пожалуй, вовсе не патерналистскими являются усилия государства по увеличению счастья непосредственно через регулирование социальной сферы. Например, можно сделать уровень безработицы более приоритетным параметром, нежели экономический рост, поскольку безработица больше влияет на уровень счастья. В числе других направлений политики можно указать на сокращение времени, которое занимает путь от пригородов до города, приоритет создания пешеходных кварталов и зеленых пространств при городском планировании: все это опять же имеет значение в связи с вопрсом повышения уровня счастья. Некоторые могут назвать подобные меры патерналистскими, поскольку они меняют свободу (в форме экономического благосостояния) на заменяющее ее благо, а именно счастье, которое люди оценивают по-разному. (Схожее возражение состоит в том, что подобная политика нарушает широко принятые требования «либерального нейтралитета», согласно которому политика должна соблюдать нейтралитет относительно концепции блага. Согласно этому ограничению, правительства не должны продвигать какой-то конкретный взгляд на благую жизнь, тогда как направленная на счастье политика, как могут сказать, попирает этот принцип.)
Однако даже подобные слабые формы патернализма могут быть проблематичны с моральной точки зрения, и, конечно, направленная на увеличение счастья политика может оказаться куда менее мягкой. Например, широко провозглашенная политика «Большого Национального Счастья» в Бутане включает ряд куда более патерналистских мер, включая диктуемую законом форму одежды и, вплоть до самого последнего времени, запрет телевидения. Возможно, такого рода политика и может способствовать росту счастья, но с моральной точки зрения она вызывает опасения, на которые необходимо ответить.
Схожее возражение против политики увеличения счастья состоит в том, что счастье и даже благоденствие являются просто-напросто ложными объектами политической деятельности, которая вместо этого должна быть сосредоточена на увеличении ресурсов или возможностей [Rawls 1971; Nussbaum 2000; Sen 2009]. В пользу этой позиции было представлено несколько доводов. Согласно одному из них, счастье в действительности не важно или не в первую очередь важно для человеческого благоденствия [Nussbaum 2008]. Здесь также присутствуют опасения относительно патернализма, в частности, идея о том, что государства должны сосредоточиться на предоставлении людям вариантов счастливого существования или чего-то в этом духе, оставляя реальное достижение благоденствия автономным индивидам. Однако, как мы только что видели, остается не вполне ясно, в какой степени направленная на увеличение счастья политика может реально препятствовать личной свободе и автономии.
Однако главная мотивация считать счастье ложным объектом политической деятельности состоит в том, что ни счастье, ни благоденствие не имеют соответствующего центрального значения для теории справедливости. Справедливость, согласно этой позиции, требует вовсе не того, чтобы общество делало всех людей счастливыми. У нас нет права на гарантированное счастье. Скорее справедливость требует, чтобы каждый имел достаточные возможности (к примеру, в форме ресурсов или способностей) для достижения благой жизни, или того, чтобы каждый имел справедливую долю благ, возникающих в результате общественной кооперации. Как бы, однако, ни были правдоподобны эти утверждения, остается неясным, насколько они применимы ко многим конкретным предложениям в области политики увеличения счастья, если вынести за скобки максимального жесткие варианты, при которых счастье — это единственная цель политической деятельности, ведь многие политические решения относятся главным образом вовсе не к вопросам социальной справедливости и не к основам конституционного строя, которые имеют центральное значение для некоторых теорий справедливости. Счастье может быть слабым кандидатом на роль «валюты» справедливости, но тем не менее оставаться важным предметом внимания в политической работе. В действительности главная мишень защитников политики увеличения счастья — это вовсе не теории справедливости, а чрезмерная концентрация правительства на увеличении ВВП и других показателей экономического роста. Тут в целом нет предмета для спора относительно справедливости, и пока данный вопрос не был подробным образом разобран в специальной литературе.
Между тем давление в пользу проведения политики увеличения счастья возникло совсем недавно. В ближайшие годы подобные вопросы, скорее всего, получат гораздо большее освещение в философской литературе.
Библиография
Alexandrova, A. (2005). “Subjective Well-Being and Kahneman's ‘Objective Happiness’,” Journal of Happiness Studies, 6: 301–324.
Alexandrova, A. (2008). “First-Person Reports and the Measurement of Happiness,” Philosophical Psychology, 21(5): 571–583.
Alexandrova, A. and D. M. Haybron (forthcoming). “High Fidelity Economics,” The Elgar Companion to Recent Economic Methodology, W. Hands and J. Davis (eds.). Northampton, MA: Edward Elgar.
Almeder, R. (2000). Human Happiness and Morality, Buffalo, NY: Prometheus Press.
Angner, E. (2010). “Are subjective measures of well-being ‘direct’?” Australasian Journal of Philosophy, 89(1): 115–130.
Angner, E. (2011). “The Evolution of Eupathics: The Historical Roots of Subjective Measures of Well-Being,” International Journal of Wellbeing, 1(1): 4–41.
Annas, J. (1993). The Morality of Happiness, New York: Oxford.
Annas, J. (2011). Intelligent Virtue, New York: Oxford.
Argyle, M. (1999). “Causes and Correlates of Happiness,” Well-Being: The Foundations of Hedonic Psychology, D. Kahneman, E. Diener and N. Schwarz (eds.). New York: Russell Sage Foundation: 3–25.
Argyle, M. (2002). The Psychology of Happiness, New York: Routledge.
Barrow, R. (1980). Happiness and Schooling, New York: St. Martin's Press.
Barrow, R. (1991). Utilitarianism: A Contemporary Statement, Brookfield, VT: Edward Elgar.
Belliotti, R. A. (2004). Happiness Is Overrated, New York: Rowman & Littlefield.
Benditt, T. M. (1974). “Happiness,” Philosophical Studies, 25: 1–20.
Benditt, T. M. (1978). “Happiness and Satisfaction--A Rejoinder to Carson,” The Personalist, 59: 108–9.
Biswas-Diener, R., J. Vittersø and E. Diener (2005). “Most People are Pretty Happy, but There is Cultural Variation: The Inughuit, The Amish, and The Maasai,” The Journal of Happiness Studies, 6(3): 205–226.
Block, N. (1995). “On a Confusion About A Function of Consciousness,” Behavioral and Brain Sciences, 18: 227–247.
Bok, D. (2010a). The Politics of Happiness: What Government Can Learn from the New Research on Well-Being, Princeton, NJ: Princeton University Press.
Bok, S. (2010b). Exploring Happiness: From Aristotle to Brain Science, New Haven: Yale University Press.
Boniwell, I. and S. David, Eds. (forthcoming). The Oxford Handbook of Happiness, New York: Oxford.
Bortolotti, L., Ed. (2009). Philosophy and Happiness, New York: Palgrave Macmillan.
Brandt, R. B. (1959). Ethical Theory, Englewood Cliffs, NJ: Prentice-Hall.
Brandt, R. B. (1979). A Theory of the Good and the Right, New York: Oxford.
Brandt, R. B. (1989). “Fairness to Happiness,” Social Theory & Practice, 15: 33–58.
Brandt, R. B. (1992). Morality, Utilitarianism, and Rights, New York: Cambridge University Press.
Brülde, B. (2007). “Happiness theories of the good life,” Journal of Happiness Studies, 8(1): 15–49.
Buss, S. (2004). “The Irrationality of Unhappiness and the Paradox of Despair,” Journal of Philosophy, CI(4): 171–200.
Cahn, S. M. and C. Vitrano, Eds. (2008). Happiness: Classical and Contemporary Readings in Philosophy, New York: Oxford.
Campbell, R. (1973). “The Pursuit Of Happiness,” Personalist, 54: 325–337.
Carson, T. L. (1978a). “Happiness and Contentment: A Reply to Benditt,” The Personalist, 59: 101–7.
Carson, T. L. (1978b). “Happiness and the Good Life,” Southwestern Journal of Philosophy, 9: 73–88.
Carson, T. L. (1979). “Happiness and the Good Life: a Rejoinder to Mele,” Southwestern Journal of Philosophy, 10: 189–192.
Carson, T. L. (1981). “Happiness, Contentment, and the Good Life,” Pacific Philosophical Quarterly, 62: 378–92.
Chekola, M. (2007). “Happiness, Rationality, Autonomy and the Good Life,” Journal of Happiness Studies, 8(1): 51–78.
Christakis, N., J. Fowler, Simon, i. Schuster, P. D. Audio and L. Findaway World (2009). Connected: The surprising power of our social networks and how they shape our lives, New York: Little, Brown and Co.
Davis, W. (1981a). “Pleasure and Happiness,” Philosophical Studies, 39: 305–318.
Davis, W. (1981b). “A Theory of Happiness,” American Philosophical Quarterly, 18: 111–20.
Den Uyl, D. and T. R. Machan (1983). “Recent Work on the Concept of Happiness,” American Philosophical Quarterly, 20: 115–34.
Diener, E. (2008). “Myths in the Science of Happiness, and Directions for Future Research,” The Science of Subjective Well-Being, M. Eid and R. J. Larsen (eds.), New York: Guilford Press: 493–514.
Diener, E. and R. Biswas-Diener (2008). Happiness: unlocking the mysteries of psychological wealth, Malden, MA: Blackwell.
Diener, E. and C. Diener (1996). “Most People Are Happy,” Psychological Science, 7(3): 181–185.
Diener, E., R. E. Lucas, U. Schimmack and J. F. Helliwell (2009). Well-Being for Public Policy, New York: Oxford University Press.
Diener, E., R. E. Lucas and C. N. Scollon (2006). “Beyond the Hedonic Treadmill: Revising the Adaptation Theory of Well-Being,” American Psychologist, 61(4): 305–314.
Diener, E., W. Ng, J. Harter and R. Arora (2010). “Wealth and happiness across the world: Material prosperity predicts life evaluation, whereas psychosocial prosperity predicts positive feeling,” Journal of Personality and Social Psychology, 99(1): 52–61.
Diener, E. and M. Seligman (2004). “Beyond Money: Toward an economy of well-being,” Psychological Science in the Public Interest, 5(1): 1–31.
Diener, E. and E. M. Suh, Eds. (2000). Culture and Subjective Well-Being, Cambridge, Mass., MIT Press.
Diener, E., E. M. Suh, R. E. Lucas and H. L. Smith (1999). “Subjective Well-Being: Three Decades of Progress,” Psychological Bulletin, 125(2): 276–302.
Dolan, P. and M. P. White (2007). “How can measures of subjective well-being be used to inform public policy?” Perspectives on Psychological Science, 2(1): 71–85.
Doris, J. (2002). Lack of Character, New York: Cambridge University Press.
Doris, J. M. (2009). “Skepticism about persons,” Philosophical Issues, 19(1): 57–91.
Easterlin, R. (1974). “Does Economic Growth Improve the Human Lot?” Nations and Households in Economic Growth: Essays in Honor of Moses Abramovitz, P. A. David and M. W. Reder (eds.), New York: Academic Press.
Easterlin, R. (2003). “Explaining Happiness,” Proceedings of the National Academy of Sciences of the United States of America, 100(19): 11176–11183.
Easterlin, R. A. (2005). “Building a Better Theory of Well-Being,” Economics and Happiness, L. Bruni and P. L. Porta (eds.), New York: Oxford, 29–65.
Ebenstein, A. O. (1991). The Greatest Happiness Principle: An Examination of Utilitarianism, New York: Garland.
Edgeworth, F. Y. (1881). Mathematical Psychics: an Essay on the Application of Mathematics to the Moral Sciences, London: Kegan Paul.
Eid, M. and R. J. Larsen, Eds. (2008). The Science of Subjective Well-Being, New York: Guilford.
Elster, J. (1983). Sour Grapes, New York: Cambridge University Press.
Epictetus (1925). The Discourses as Reported by Arrian, The Manual, and Fragments, Cambridge, MA: Harvard University Press.
Everett, D. L. (2009). Don't sleep, there are snakes: Life and language in the Amazonian jungle, New York: Random House.
Feldman, F. (2004). Pleasure and the Good Life, New York: Oxford.
Feldman, F. (2010). What Is This Thing Called Happiness? New York: Oxford.
Flanagan, O. (2007). The Really Hard Problem: Meaning in a Material World, Cambridge, MA: MIT Press.
Fogel, R. W. (2005). “Changes in the disparities in chronic diseases during the course of the 20th century,” Perspectives in biology and medicine, 48(1 Supplement): S150–S165.
Frederick, S. and G. Loewenstein (1999). “Hedonic Adaptation,” Well-Being: The Foundations of Hedonic Psychology, D. Kahneman, E. Diener and N. Schwarz (eds.), New York: Russell Sage Foundation Press: 302–29.
Fredrickson, B. L. (2004). “The Broaden-and-Build Theory of Positive Emotions,” Philosophical Transactions of the Royal Society B: Biological Sciences, 359(1449): 1367–1377.
Fredrickson, B. L. and D. Kahneman (1993). “Duration neglect in retrospective evaluations of affective episodes,” Journal of Personality and Social Psychology, 65(1): 45–55.
Fredrickson, B. L. and M. F. Losada (2005). “Positive Affect and the Complex Dynamics of Human Flourishing,” American Psychologist, 60(7): 678–686.
Frey, B. S. (2008). Happiness: A Revolution in Economics, Cambridge, MA: MIT Press.
Frumkin, H. (2001). “Beyond toxicity: Human health and the natural environment,” American Journal of Preventive Medicine, 20(3): 234–240.
Gilbert, D. (2006). Stumbling on Happiness, New York: Knopf.
Gilovitch, T., D. Griffin and D. Kahneman, Eds. (2002). Heuristics and Biases: The Psychology of Intuitive Judgment, New York: Cambridge University Press.
Glaeser, E. L. (2006). “Paternalism and Psychology,” University of Chicago Law Review, 73(1): 133–156.
Goldstein, I. (1973). “Happiness: The Role of Non-Hedonic Criteria in Its Evaluation,” International Philosophical Quarterly, 13: 523–34.
Goldstein, I. (1981). “Cognitive Pleasure and Distress,” Philosophical Studies, 39: 15–23.
Goldstein, I. (1989). “Pleasure and Pain: Unconditional, Intrinsic Values,” Philosophy and Phenomenological Research, 50(2): 255–276.
Goldstein, I. (2002). “Are emotions feelings? A further look at hedonic theories of emotions,” Consciousness and Emotion, 3(1): 21–33.
Graham, C. (2009). Happiness around the world: The paradox of happy peasants and miserable millionaires, New York: Oxford University Press.
Griffin, J. (1979). “Is Unhappiness Morally More Important Than Happiness?” Philosophical Quarterly, 29: 47–55.
Griffin, J. (1986). Well-Being: Its Meaning, Measurement, and Moral Importance, Oxford: Clarendon Press.
Griffin, J. (2000). “Replies,” Well-Being and Morality, R. Crisp and B. Hooker (eds.), New York: Oxford: 281–313.
Griffin, J. (2007). “What Do Happiness Studies Study?” Journal of Happiness Studies, 8 (1): 139–148.
Haidt, J. (2001). “The emotional dog and its rational tail: A social intuitionist approach to moral judgment,” Psychological Review, 108(4): 814–834.
Hare, R. M. (1963). Freedom and Reason, Oxford: Oxford University Press.
Hausman, D. M. and B. Welch (2009). “Debate: To Nudge or Not to Nudge,” Journal of Political Philosophy, 18(1): 123–136.
Haybron, D. M. (2000). “Two Philosophical Problems in the Study of Happiness,” The Journal of Happiness Studies, 1(2): 207–225.
Haybron, D. M. (2001). “Happiness and Pleasure,” Philosophy and Phenomenological Research, 62(3): 501–528.
Haybron, D. M. (2003). “What Do We Want from a Theory of Happiness?” Metaphilosophy, 34(3): 305–329.
Haybron, D. M. (2005). “On Being Happy or Unhappy,” Philosophy and Phenomenological Research, 71(2): 287–317.
Haybron, D. M. (2007a). “Do We Know How Happy We Are?” Nous, 41(3): 394–428.
Haybron, D. M. (2007b). “Life Satisfaction, Ethical Reflection and the Science of Happiness,” The Journal of Happiness Studies, 8: 99–138.
Haybron, D. M. (2008a). “Happiness, the Self, and Human Flourishing,” Utilitas, 20(1): 21–49.
Haybron, D. M. (2008b). “Philosophy and the Science of Subjective Well-Being,” The Science of Subjective Well-Being, M. Eid and R. J. Larsen (eds.). New York: Guilford Press: 17–43.
Haybron, D. M. (2008c). The Pursuit of Unhappiness: The Elusive Psychology of Well-Being, New York, Oxford University Press.
Haybron, D. M. (2010). “Mood Propensity as a Constituent of Happiness: A Rejoinder to Hill,” The Journal of Happiness Studies, 11: 19–31.
Headey, B. (2007). The Set-Point Theory of Well-Being Needs Replacing: On the Brink of a Scientific Revolution?, DIW Berlin: German Institute for Economic Research.
Headey, B. (2008). “The Set-Point Theory of Well-Being: Negative Results and Consequent Revisions,” Social Indicators Research, 85(3): 389–403.
Hsee, C. K. and R. Hastie (2006). “Decision and experience: Why don't we choose what makes us happy?” Trends in Cognitive Sciences, 10(1): 31–37.
Hurka, T. (2010). The Best Things in Life: A Guide to What Really Matters, New York: Oxford University Press.
Huxley, A. (1932 [2005]). Brave New World and Brave New World Revisited, New York: Harper Perennial Modern Classics.
Inglehart, R., R. Foa, C. Peterson and C. Welzel (2008). “Development, freedom, and rising happiness: A global perspective (1981–2007),” Perspectives on Psychological Science, 3(4): 264–285.
Inglehart, R. and H.-D. Klingemann (2000). “Genes, Culture, Democracy, and Happiness,” Culture and Subjective Well-Being, E. Diener and E. M. Suh (eds.), Cambridge, MA: MIT Press: 165–183.
Kagan, S. (1992). “The Limits of Well-Being,” Social Philosophy and Policy, 9(2): 169–89.
Kagan, S. (1994). “Me and My Life,” Proceedings of the Aristotelian Society, 94: 309–324.
Kahneman, D. (1999). “Objective Happiness,” Well-Being: The Foundations of Hedonic Psychology, D. Kahneman, E. Diener and N. Schwarz (eds.), New York: Russell Sage Foundation: 3–25.
Kahneman, D. and A. Deaton (2010). “High income improves evaluation of life but not emotional well-being,” Proceedings of the National Academy of Sciences, 107(38): 16489–16493.
Kahneman, D., E. Diener and N. Schwarz, Eds. (1999). Well-Being: The Foundations of Hedonic Psychology, New York: Russell Sage Foundation Press.
Kahneman, D., B. L. Fredrickson, C. A. Schreiber and D. A. Redelmeier (1993). “When More Pain Is Preferred to Less: Adding a Better End,” Psychological Science, 4(6): 401–405.
Kahneman, D. and A. Tversky, Eds. (2000). Choices, Values, and Frames, New York: Cambridge University Press.
Kekes, J. (1982). “Happiness,” Mind, 91: 358–76.
Kekes, J. (1988). The Examined Life, Lewisburg: Bucknell University Press.
Kekes, J. (1992). “Happiness,” Encyclopedia of Ethics, L. C. Becker and C. B. Becker (eds.), New York: Garland: 430–435.
Kellert, S. R. and E. O. Wilson, Eds. (1995). The Biophilia Hypothesis, Washington, D.C.: Island Press.
Kelman, M. (2005). “Hedonic Psychology and the Ambiguities of ‘Welfare’,” Philosophy & Public Affairs, 33(4): 391–412.
Kenny, A. and C. Kenny (2006). Life, Liberty and the Pursuit of Utility, Charlottesville, VA: Imprint Academic.
Keyes, C. L. (2002). “The mental health continuum: From languishing to flourishing in life,” Journal of Health and Social Behavior, 43(2): 207–222.
Kraut, R. (1979). “Two Conceptions of Happiness,” The Philosophical Review, 138: 167–97.
Krueger, A., D. Kahneman, C. Fischler, D. Schkade, N. Schwarz and A. Stone (2009). “Time Use and Subjective Well-Being in France and the U.S,” Social Indicators Research(93): 7–18.
Larsen, R. J. and Z. Prizmic (2008). “Regulation of Emotional Well-Being: Overcoming the Hedonic Treadmill,” The Science of Subjective Well-Being, M. Eid and R. J. Larsen (eds.), New York: Guilford Press: 258–289.
Layard, R. (2005). Happiness: Lessons from a new science, New York: Penguin.
Loewenstein, G. and E. Haisley (2008). “The Economist as Therapist: Methodological Ramifications of ‘Light’ Paternalism,” The Foundations of Positive and Normative Economics, A. Caplin and A. Schotter (eds.), New York: Oxford University Press, 210–248.
Lucas, R. E. (2008). “Personality and Subjective Well-Being,” The Science of Subjective Well-Being, M. Eid and R. J. Larsen (eds.), New York: Guilford Press: 171–194.
Lucas, R. E., A. E. Clark, Y. Georgellis and E. Diener (2004a). “Re-Examining Adaptation and the Setpoint Model of Happiness: Reactions to Changes in Marital Status,” Journal of Personality and Social Psychology, 84: 527–539.
Lucas, R. E., A. E. Clark, Y. Georgellis and E. Diener (2004b). “Unemployment alters the set point for life satisfaction,” Psychological Science, 15(1): 8–13.
Lykken, D. and A. Tellegen (1996). “Happiness is a stochastic phenomenon,” Psychological Science, 7(3): 186–9.
Lyubomirsky, S. (2007). The How of Happiness, New York: Penguin.
Lyubomirsky, S., L. King and E. Diener (2005). “The Benefits of Frequent Positive Affect: Does Happiness Lead to Success?” Psychological Bulletin, 131(6): 803–855.
Lyubomirsky, S., K. M. Sheldon and D. Schkade (2005). “Pursuing Happiness: The Architecture of Sustainable Change,” Review of General Psychology, 9(2): 111–131.
Mayerfeld, J. (1996). “The Moral Asymmetry of Happiness and Suffering,” Southern Journal of Philosophy, 34: 317–338.
Mayerfeld, J. (1999). Suffering and Moral Responsibility, New York: Oxford.
McFall, L. (1989). Happiness, New York: Peter Lang.
McMahon, D. M. (2005). Happiness: A History, New York: Atlantic Monthly Press.
Meynell, H. (1969). “Human Flourishing,” Religious Studies, 5: 147–154.
Millgram, E. (2000). “What's the Use of Utility,” Philosophy and Public Affairs, 29(2): 113–136.
Montague, R. (1967). “Happiness,” Proceedings of the Aristotelian Society, 67: 87–102.
Morris, S. (2011). “In defense of the hedonistic account of happiness,” Philosophical Psychology, 24(2): 261–281.
Murphy, M. C. (2001). Natural Law and Practical Rationality, New York: Cambridge University Press.
Myers, D. G. and E. Diener (1995). “Who Is Happy?” Psychological Science, 6(1): 10–19.
Nettle, D. (2005). Happiness: The Science Behind Your Smile, New York: Oxford University Press.
Noddings, N. (2003). Happiness and Education, New York: Cambridge University Press.
Nozick, R. (1974). Anarchy, State, and Utopia, New York: Basic Books.
Nozick, R. (1989). The Examined Life, New York: Simon and Schuster.
Nussbaum, M. (2000). Women and Human Development: The Capabilities Approach, New York: Cambridge University Press.
Nussbaum, M. C. (2008). “Who Is the Happy Warrior? Philosophy Poses Questions to Psychology,” The Journal of Legal Studies, 37(s2): S81–S113.
Parducci, A. (1995). Happiness, Pleasure, and Judgement: The Contextual Theory and Its Applications, Mahwah, NJ: L. Erlbaum Associates.
Parfit, D. (1984). Reasons and Persons, Oxford: Oxford University Press.
Pavot, W. (2008). “The Assessment of Subjective Well-Being: Successes and Shortfalls,” The Science of Subjective Well-Being, M. Eid and R. J. Larsen (eds.), New York: Guilford Press: 124–140.
Phillips, J., L. Misenheimer and J. Knobe (2011). “The Ordinary Concept of Happiness (and Others Like It),” Emotion Review, 71: 929–937.
Posner, E. and C. R. Sunstein, Eds. (2010). Law and Happiness, Chicago: University of Chicago Press.
Raibley, J. (2010). “Well-being and the priority of values,” Social Theory and Practice, 36(4): 593(28).
Rawls, J. (1971). A Theory of Justice, Cambridge, MA: Harvard University Press.
Raz, J. (1986). The Morality of Freedom, New York: Oxford University Press.
Raz, J. (2004). “The Role of Well-Being,” Philosophical Perspectives, 18(1): 269–294.
Rescher, N. (1972). Welfare: The Social Issues In Philosophical Perspective, Pittsburgh: University of Pittsburgh Press.
Rescher, N. (1980). Unpopular Essays on Technological Progress, Pittsburgh: University of Pittsburgh Press.
Ricard, M. (2006). Happiness: A Guide to Developing Life's Most Important Skill, New York: Little, Brown and Co.
Ross, L. and R. E. Nisbett (1991). The Person and the Situation: Perspectives of Social Psychology, Philadelphia: Temple University Press.
Ryan, R. M. and E. L. Deci (2001). “On happiness and human potentials: A review of research on hedonic and eudaimonic well-being,” Annual Review of Psychology, 52: 141–166.
Ryff, C. D. (1989). “Happiness is everything, or is it? Explorations on the meaning of psychological well-being,” Journal of Personality and Social Psychology, 57(6): 1069–1081.
Scanlon, T. (1999). What We Owe to Each Other, Cambridge, MA: Harvard University Press.
Schooler, J. W., D. Ariely and G. Loewenstein (2003). “The Pursuit and Assessment of Happiness Can Be Self-Defeating,” The Psychology of Economic Decision, I. Brocas and J. Carillo (eds.), New York: Oxford University.
Schwartz, B. (2004). The Paradox of Choice, New York: HarperCollins.
Schwarz, N. and F. Strack (1999). “Reports of Subjective Well-Being: Judgmental Processes and Their Methodological Implications,” Well-Being: The Foundations of Hedonic Psychology, D. Kahneman, E. Diener and N. Schwarz (eds.), New York: Russell Sage Foundation Press: 61–84.
Schwitzgebel, E. (2008). “The Unreliability of Naive Introspection,” Philosophical Review, 117(2): 245–273.
Schwitzgebel, E. (2011). Perplexities of Consciousness, Cambridge, MA: MIT Press.
Schwitzgebel, E. and R. T. Hurlburt (2007). Describing Inner Experience? Proponent Meets Skeptic, Cambridge, MA: MIT Press.
Scruton, R. (1975). Reason and Happiness. Nature and Conduct, R. S. Peters (ed.), New York: Macmillan: 139–61.
Seligman, M. (2002). Authentic Happiness, New York: Free Press.
Seligman, M. (2011). Flourish: A Visionary New Understanding of Happiness and Well-being, New York: Simon & Schuster.
Sen, A. (1987a). Commodities and Capabilities, New York: Oxford University Press.
Sen, A. (1987b). On Ethics and Economics, Oxford: Basil Blackwell.
Sen, A. (2009). The Idea of Justice, Cambridge, MA: Harvard University Press.
Sidgwick, H. (1907/1966). The Methods of Ethics, New York: Dover Publications.
Silventoinen, K., S. Sammalisto, M. Perola, D. I. Boomsma, B. K. Cornes, C. Davis, L. Dunkel, M. De Lange, J. R. Harris and J. V. B. Hjelmborg (2003). “Heritability of adult body height: a comparative study of twin cohorts in eight countries,” Twin Research, 6(5): 399–408.
Singer, P. (1972). “Famine, Affluence, and Morality,” Philosophy and Public Affairs, 1(3): 229–243.
Sizer, L. (2010). “Good and good for you: An affect theory of happiness,” Philosophy and Phenomenological Research, 80(1): 133–163.
Slote, M. (1982). “Goods and Lives,” Pacific Philosophical Quarterly, 63: 311–26.
Slote, M. (1983). Goods and Virtues, New York: Oxford University Press.
Smart, J. J. C. (1973). “An Outline of a System of Utilitarian Ethics,” Utilitarianism: For and Against, J. J. C. Smart and B. Williams, New York: Cambridge University Press: 3–74.
Sprigge, T. L. S. (1987). The Rational Foundations of Ethics, New York: Routledge and Kegan Paul.
Sprigge, T. L. S. (1991). “The Greatest Happiness Principle,” Utilitas, 3(1): 37–51.
Stevenson, B. and J. Wolfers (2008). “Economic Growth and Subjective Well-Being: Reassessing the Easterlin Paradox,” Brookings Papers on Economic Activity, Spring 2008: 1–87.
Suikkanen, J. (2011). “An Improved Whole Life Satisfaction Theory of Happiness,” International Journal of Wellbeing, 1(1): 1–18.
Sumner, L. W. (1996). Welfare, Happiness, and Ethics, New York: Oxford University Press.
Sumner, L. W. (2000). “Something In Between,” Well-Being and Morality, R. Crisp and B. Hooker (eds.), New York: Oxford University Press, 1–19.
Tatarkiewicz, W. (1976). Analysis of Happiness, The Hague: Martinus Nijhoff.
Telfer, E. (1980). Happiness, New York: St. Martin's Press.
Thaler, R. H. and C. R. Sunstein (2008). Nudge : improving decisions about health, wealth, and happiness, New Haven: Yale University Press.
Thomas, D. A. L. (1968). “Happiness,” Philosophical Quarterly, 18: 97–113.
Tiberius, V. (2006). “Well-Being: Psychological Research for Philosophers,” Philosophy Compass, 1: 493–505.
Tiberius, V. (2008). The Reflective Life, New York: Oxford University Press.
Tiberius, V. and A. Plakias (2010). “Well-Being,” The Moral Psychology Handbook, J. Doris, G. Harman, S. Nichols, et al. (eds.), New York: Oxford University Press.
Trout, J. D. (2005). “Paternalism and Cognitive Bias,” Law and Philosophy, 24: 393–434.
Trout, J. D. (2009). The empathy gap: Building bridges to the good life and the good society, New York: Viking Press.
Veenhoven, R. (1984). Conditions of Happiness, Dordrecht: D. Reidel.
Veenhoven, R. (1997). “Advances in Understanding Happiness,” Revue Québécoise de Psychologie, 18: 29–79.
Veenhoven, R. (2005). “Is Life Getting Better? How Long and Happily Do People Live in Modern Society?” European Psychologist, 10(4): 330–343.
Velleman, J. D. (1991). “Well-Being and Time,” Pacific Philosophical Quarterly, 72(1): 48–77.
Vitrano, C. (2010). “The subjectivity of happiness,” Journal of Value Inquiry, 44(1): 47–54.
Von Wright, G. H. (1963). The Varieties of Goodness, London: Routledge & Kegan Paul.
Waterman, A. S. (1993). “Two Conceptions of Happiness: Contrasts of Personal Expressiveness (Eudaimonia) and Hedonic Enjoyment,” Journal of Personality and Social Psychology, 64(4): 678–691.
White, M. P. and P. Dolan (2009). “Accounting for the Richness of Daily Activities,” Psychological Science, 20(8): 1000–1008.
White, N. P. (2006). A Brief History of Happiness, Oxford: Blackwell.
Wierzbicka, A. (2004). “‘Happiness’ in cross-linguistic & cross-cultural perspective,” Daedalus, 133(2): 34-43.
Williams, B. (1981). Moral Luck. Moral Luck, New York, Cambridge University Press: 20–39.
Wilson, J. (1968). “Happiness,” Analysis, 29: 13–21.
Перевод А.С. Мишуры
Примечания
[1] Данная статья концентрируется на стандартном разделении дескриптивного и оценочного смыслов «счастья» (см. также [Feldman 2010; Sumner 1996]). Однако это разделение можно поставить под вопрос, и, кроме того, в «психологическом» смысле «счастья» также могут иметься оценочные компоненты, даже если оно само и не эквивалентно по смыслу благоденствию. Например, некоторые исследователи утверждают, что счастье как таковое отчасти имеет оценочный характер (см, например, [Goldstein 1989]). Филлипс с коллегами, опираясь на данные опросов, недавно обосновали позицию, согласно которой обыденное понятие счастья является смесью психологического и оценочного понятий [Phillips, Misenheimer, et al. 2011].
[2] Это утверждение является приблизительным обобщением, относительно которого имеются некоторые исключения. Например, Чекола [Chekola 2007] и Мёрфи [Murphy 2001], как представляется, используют «счастье» в качестве описательного термина для жизни, которая является успешной с точки зрения агента. Хотя имеются другие смыслы «счастья» и родственных ему понятий, в данной статье обсуждаются только наиболее важные значения слова «счастья» и родственных ему понятий. О других смыслах см. [Davis 1981b; Goldstein 1973; Haybron 2000, 2003; Thomas 1968]. Читателям стоит отметить, что во многих философских работах не проводится ясного различения между психологическим смыслом счастья и смыслом благоденствия, и не всегда понятно, в каком смысле конкретный автор употребляет данный термин. В случаях некоторых авторов «счастье» не относится ни к психологическому смыслу, ни к смыслу благоденствия, потому может оставаться неясным, как рассуждения подобных авторов соотносятся с более широкими философскими дискуссиям, о которых идет речь в данной статье.
[3] В качестве возможных примеров теорий, основанных на неспособности различить два этих направления, можно привести подходы Смарта и Хэара, согласно которым счастье главным образом относится к ментальным состояниям человека, однако также отчасти является оценочным понятием, поскольку (например) мы не можем оправданно называть человека счастливым, если считаем, что желания, удовольствия и обстоятельства жизни этого человека отвратительны или в том или ином смысле нежелательны [Hare 1963; Smart 1973; см. также: Nozick 1989]. Неясно, в чем могла бы состоять цель подобной концепции счастья или что, помимо лингвистического употребления, могло бы являться предметом спора между такого рода теориями и другими пониманиями «счастья».
[4] В качестве недавнего примера статьи о счастье в смысле благоденствия см. [Vitrano 2010]. Большинство эмпирических ученых используют термин в психологическом смысле, в качестве возможного исключения можно отметить Селигмана [Seligman 2002], хотя в последнее время он сместил фоус своих исследований с термина «счастье» [Seligman 2011]. Более давний обзор философской литературы о счастье см. в [Den Uyl and Machan 1983]. Недавно вышла антология [Cahn and Vitrano 2008]; работа [Bortolotti 2009] представляет собой сборник новых работ. Доступный сборник статей философов и других исследователей см. в весеннем выпуске журнала Daedalus от 2004 года. Важное обсуждение различных понятий счастья с прицелом, главным образом, на смысл благоденствия см. в [Kraut 1979].
[5] См., например, [Brandt 1959, 1979, 1989, 1992; Campbell 1973; Carson 1978a, 1978b, 1979, 1981; Davis 1981b, 1981a; Ebenstein 1991; Feldman 2010; Griffin 1979, 1986; Mayerfeld 1996, 1999; Morris 2011; Sen 1987a; Sprigge 1987, 1991; Wilson 1968]. Недавний пример обстоятельной защиты гедоничестического подхода к счастью см. в [Feldman 2010]. Среди работ психологов см. [Parducci 1995] и [Kahneman 1999].
[6] Варианты теорий удовлетворенности жизнью см. в [Barrow 1980, 1991; Benditt 1974, 1978; Brülde 2007; Buss 2004; Campbell 1973; Montague 1967; Nozick 1989; Rescher 1972, 1980; Suikkanen 2011; Sumner 1996, 2000; Telfer 1980; Von Wright 1963]. Удовлетворенность жизнью либо отождествляется, либо считается ключевым компонентом благоденствия или счастья в смысле благоденствия в следующих работах (помимо упомянутых выше): [Almeder 2000; Kekes 1982, 1988, 1992; McFall 1989; Meynell 1969; Scruton 1975; Tatarkiewicz 1976; Thomas 1968; Tiberius 2008; Tiberius and Plakias 2010; Vitrano 2010]. Эмпирические ученые часто отождеставляют удовлетворенность жизнью и счастье, особенно это заметно в [Veenhoven 1984, 1997].
[7] См. [Haybron 2005, 2008c, 2010; Sizer 2010] и, возможно, [Bok 2010b]. Важный вклад в рамках популярной литературы внес [Ricard 2006]. Поскольку гедонистические теории и теории эмоционального состояния редко разделялись, некоторые на вид «гедонистические» подходы к счастью можно точнее классифицировать в качестве теорий эмоционального состояния. Например, среди эмпирических ученых аффективные теории счастья стандартно называются гедонистическими, хотя главное внимание в них обычно обращается на настроение и эмоции, а не на чувственные удовольствия или боль.
[8] Прозвище «аффективные» (affect-based) проблематично, учитывая, что некоторые варианты гедонизма понимают удовольствие в не-аффективных терминах, например, как установку приязни или удовлетворенности, при этом данная установка может не включать каких-либо аффектов (см., например, [Feldman 2004, 2010]). Возможно, подобные теории, похожие на теории удовлетворенности жизнью, стоит отличать от более привычных версий гедонизма.
[9] О значении удовлетворенности жизнью для исследований благоденствия см. [Alexandrova 2005, 2008; Tiberius and Plakias 2010].
[10] См. [Alexandrova 2005, 2008; Tiberius 2006; Tiberius and Plakias 2010; Suikkanen 2011].
[11] В последние годы эмпирическая литература о счастье и субъективном благоденствии стала предметом рассмотрения в ряде философских работ. См., например, [Bok 2010b; Feldman 2010; Flanagan 2007; Haybron 2008c; Kenny and Kenny 2006; Sumner 1996; Tiberius 2008]. Актуальное обсуждение проблем измерения см. в [Angner 2010, 2011]. Обзоры исследовательской литературы для специалистов см. в [Kahneman, Diener, et al. 1999; Eid and Larsen 2008; Argyle 2002; Diener and Seligman 2004; Diener, Suh, et al. 1999; Boniwell and David, forthcoming]. Более доступные для неспециалистов обзоры см. в [Layard 2005; Nettle 2005; Bok 2010a; Diener and Biswas-Diener 2008; Seligman 2002; Seligman 2011].
[12] См., например, [Krueger, Kahneman et al. 2009].
[13] См., например, [Haybron 2007a, 2008c; Schwitzgebel and Hurlburt 2007; Schwitzgebel 2008, 2011; Goldstein 1981, 2002].
[14] Хорошие примеры можно найти в недавних исследованиях Гэллапа, которые обсуждаются в разделе 3.3 [Kahneman and Deaton 2010; Diener, Ng et al. 2010]. Эти исследования примерно оценивают и удовлетворенность жизнью, и эмоциональное состояние, используя для измерения последнего набор опросов относительно конкретных типов аффектов. В качестве сравнения можно привести World Values Survey, в котором есть вопрос о «счастье» и вопрос об «удовлетворенности» жизнью (см., например, [Inglehart, Foa et al. 2008]). Очевидно гедонистические измерители встречаются реже, однако см. [Kahneman, Fredrickson et al. 1993; Fredrickson and Kahneman 1993]; заметим, что данные инструменты не содержат термин «счастье».
[15] Например, [Ryff 1989; Waterman 1993; Ryan and Deci 2001; Keyes 2002; Seligman 2002; Seligman 2011]. Хорошие обсуждения эвдемонистической литературы собраны в недавних номерах Journal of Positive Psychology (2008, Issue 4), и в Journal of Happiness Studies (2008, Issue 1).
[16] См. ссылки на обзоры литературы в предшествующем разделе.
[17] Обзоры литературы на эту тему см. в [Frederick and Loewenstein 1999]и [Lucas 2008].
[18] См., например, [Diener, Lucas et al. 2006; Lucas, Clark et al. 2004a, 2004b; Lucas 2008; Diener 2008; Lyubomirsky, Sheldon et al. 2005; Easterlin 2003; Easterlin 2005; Inglehart and Klingemann 2000; Inglehart, Foa et al. 2008; Headey 2007, 2008].
[19] Количественные показатели наследственности следует истолковывать с большой долей осторожности: помимо прочего, они отражают только тот уровень вариативности внутри изучамой популяции, которая может быть объясненена с помощью, грубо говоря, генов. Если исследуемые живут в относительно гомогенной среде, свидетельств о наследственности будет больше. Поскольку исследования близнецов обычно не рассматривают близнецов, разделенных и помещенных в совершенно различные среды (как было бы, например, если бы один рос в современном Манхеттене, а другой среди Бушменов, или один — среди голландцев XIX-ого века, а другой среди современных голландцев), они часто преувеличивают важность наследуемости характеристик относительно всего многообразия человеческих обществ и, соответственно, приуменьшают роль среды.
[20] См., например, [Biswas-Diener, Vittersø et al. 2005; Graham 2009; Diener and Suh 2000; Inglehart and Klingemann 2000; Inglehart, Foa et al. 2008]. Интереснейшее неформальное рассмотрение сообщества охотников и собирателей Пираха см. в [Everett 2009]. Что означают эти свидетельства в связи с вопросами благоденствия, зависит от важности счастья для благоденствия (см. раздел 4). Отметим, что высокий уровень счастья может сосуществовать с низкой продолжительностью жизни, которая очевидно важна с точки зрения большинства теорий благоденствия. По этой причине показатели счастья могут и не рассказать нам всего относительно благоденствия, даже если мы согласимся с пониманием благоденствия в терминах ментального состояния. Попытку исправить эту ограниченность исследований счастья см. в [Veenhoven 2005].
[21] Полезные обзоры и другие перечни см. в [Myers and Diener 1995; Argyle 1999, 2002; Layard 2005; Bok 2010a].
[22] О последнем см., например, в [Kellert and Wilson 1995; Frumkin 2001].
[23] Важно отметить, что в данном исследованим, а также у Стивенсона и Вольферса, используются показатели логарифмированного дохода, а не абсолютные показатели. Это могло бы существенным образом объяснить наличие более сильных корреляций между доходом и уровнем жизни, нежели обнаруживалось в предшествующих исследованиях. Хотя ни одна из этих метрик не является очевидно лучшей, логарифмированный доход имеет то преимущество, что позволяет отслеживать пропорциональную разницу доходов. Например, важный вопрос связан с влиянием экономического роста на счастье. В контексте данного вопроса влияние, например, пятипроцентного прироста доходов более релевантно, нежели прирост в 500$, который для одних может быть существенен, а для других незначителен.
[24] Недавнее обсуждение этой идеи, а также других сомнений относительно ценности счастья см. в [Belliotti 2004].
[25] См., например, [Elster 1983; Millgram 2000; Nussbaum 2000; Sen 1987b, 2009].
[26] Однако консенсус заканчивается, когда встает вопрос о том, что влечет за собой добродетель. В действительности скептики относительно морали (конвенциональной) вроде Ницше могут полагать, что добродетель — хорошие поступки — влечет аморальность, по крайней мере относительно конвенциональных стандартов морали (см. также обсуждение «Гогена» в [Williams 1981] и «Замечательная аморальность» в [Slote 1983]). Такова одна из причин формулировать общую позицию в терминах добродетели, а не в терминах моральности. Превосходное и вполне доступное обсуждение благой жизни у Томаса Херки, как может показаться, отрицает приоритет добродетели, однако его истолкование добродетели как «менее» благой касается вклада добродетели в совокупность внутренних ценностей жизни, а не важности совершения правильных поступков [Hurka 2010].
[27] Среди других авторов, выражавших сомнения относительно единства благосостояния, можно упомянуть [Griffin 2000, 2007; Raz 1986, 2004; Scanlon 1999].
[28] См., например, [Trout 2005; Loewenstein and Haisley 2008; [Thaler and Sunstein 2008]; Trout 2009].
[29] См., например, [Ross and Nisbett 1991; Haidt 2001; Doris 2002, 2009; Christakis, Fowler et al. 2009].
[30] См., например, [Layard 2005; Dolan and White 2007; Frey 2008; Diener and Seligman 2004; Diener, Lucas et al. 2009; Bok 2010a]. Философское обсуждение данной дискуссии см. в [Kenny and Kenny 2006; Kelman 2005; Alexandrova and Haybron, forthcoming], а также статьи, собранные в [Posner and Sunstein 2010].
[31] Опасения относительно данного рода патернализма см. в [Hausman and Welch 2009].
Как цитировать эту статью
Хэйброн, Дэн. Счастье // Стэнфордская философская энциклопедия: переводы избранных статей / под ред. Д.Б. Волкова, В.В. Васильева, М.О. Кедровой. URL = <http://philosophy.ru/happiness/>.
Оригинал: Haybron, Dan, "Happiness", The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Fall 2011 Edition), Edward N. Zalta (ed.), URL = <https://plato.stanford.edu/archives/fall2011/entries/happiness/>.
Выделите её и нажмите Ctrl + Enter